Хабиби, хабиби, хабиби…[27]

Небо над ночным Каиром было необыкновенно ясным, призрачнотаинственным, в яркой россыпи звёзд. К полной луне тянулись шпили минаретов, угоризонта росла Цитадель, выстроенная самим Салах эт-Дином[28]на вершине горы Муккатам. К её подножию и вела дорога, по которой ехало такси.

Мимо квартала Хан эль-Халили, минуя знаменитую средневековуюмечеть Аль-Асхар с её богословским университетом… Путь лежал в Город Мёртвых —бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времён Фатимидов и мамлюков.Город Мёртвых был очень обширен и пользовался, как любое кладбище, весьмадурной репутацией.

И, как водится, до этой репутации не было дела не толькоприроде, но и некоторым людям. В дремучих зарослях акаций и пальм угадывалисьостовы мечетей и мавзолеев, звонко перекликались беспечные ночные птицы… Поддеревьями кое-где горели костры, и отсветы пламени играли на человеческихлицах, мрачных, осунувшихся, не располагающих к знакомству. На лицах этихсловно было написано: мёртвые, они без претензий, могут и потесниться. Ввоздухе, ощутимо плотном, висели запахи земли, прели и готовившейся на огнекошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один Аллах ведает чего. Да уж,эстакузы, гебны и кебабов из мяса молодого козлёнка здесь не ели.[29]

В целом Город Мёртвых, он же каирский «бомжестан»,определённо был местом не для туристских прогулок, и, остановив машину, таксиствзглянул на пассажиров с соболезнованием:

— We arrived. It's here.[30]

«Вот ведь любители ночных приключений, помогай им Аллах…»

— Thank you. — Честно получив плату, он потрадиции облобызал крупную купюру, улыбнулся — салям! — в спину вышедшимпассажирам и, пребывая в безоблачном настроении, развернул верный «Фиатик».Столько денег за один раз он не зарабатывал давно.[31]

Он уже выехал на оживлённые улицы и влился в транспортный поток,когда его сперва накрыло необъяснимой тоской, а потом кто-то начал загонять всердце длинную зазубренную иглу. Докрасна раскалённую. А может, наоборот,ледяную…

Таксист схватился за грудь, хрипло закричал и попыталсянадавить на тормоз. «О, Аллах…»

Это была его последняя мысль. Ноги уже не послушались его,дыхание сбилось, а в глазах разом померкли все краски мира. Яд, которым былапропитана купюра, действовал очень быстро. И ещё быстрей испарялся, не оставляяследов. Чёрно-белое такси превратилось в неуправляемый болид и лоб в лобсошлось с огромной фурой, вылетевшей навстречу. Какой Город Мертвых, какиепассажиры, какое приключение на их жёлтые задницы… «Папаша с сыновьями» хорошознали, как заметать за собой следы.

А троица азиатов тем временем шагала Городом Мёртвых.Старший, козлобородый, хорошо знал путь. Скоро заросшая аллейка вывела их кстаринной мечети, взятой в плен разросшимися кустами. У подножия мечети стоялмавзолей — массивный, высеченный из некогда белого, потемневшего от временикамня.

Это было настоящее произведение искусства. Прекрасныепропорции, филигранная резьба, тончайшая пена мраморных кружев… Усыпальницаказалась призрачным видением, порождённым красноречием Шахерезады… Очарованиесказки разрушала мерзкая вонь из заболоченного пруда, сплошь поросшеголотосами. В его мутных водах отражалось пламя костра, а на берегу сиделишестеро в белых чалмах.

Они не курили, не ели фуль,[32] не пили чайс эйшем,[33] не вели разговоров о всяких пустяках. Шестеромолча смотрели в сторону мечети, вслушиваясь в темноту, ловя каждый звук… Как иполагается бдительным часовым, ждущим врага.

Только козлобородый со спутниками и не думали маскироваться.Нагло распахнув плащи и держа руки в карманах, вышли они из мрака аллейки…

— Хэвва! — вскочил один из караульщиков, в рукемгновенно блеснул клинок. — Хэвва-а-а!

Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие мечив старину называли «ганифитишами»: чёрный с отливом дамаск, сетчатый белыйузор, смертоносная заточка…[34]

Козлобородый не остановился, даже не замедлил шагов. Сунувруку под плащ, он выхватил свой собственный меч, подобно поясу обвивавший тело,и взмахнул им — молча и деловито. Это был «удар монашеского плаща» — сверхунаискось, справа налево и от ключицы до печени. Раздался звук, будто вскрылижестянку, чмокнула плоть, и караульщик упал на землю, рассечённый точно поканону — практически надвое. Рядом упал разрубленный ганифитиш. Хвалёныйкрупноячеистый дамасский булат оказался бессилен перед мечом азиата. Ни шума,ни звона, ни высеченных искр, вообще ничего.

— Хэвва! Хэвва! Хэвва! — вскочили часовые,устремились вперёд, завертели над чалмами сверкающие клинки. — Хэвва!

Но для мечей азиатов не существовало преград. Они споражающей лёгкостью проходили и металл, и человеческую плоть. Минута, другая —и всё было кончено, цветы в водоёме окрасились кровью.

— Тай! Тай! — Козлобородый оглядел поле боя, о чалмуубитого вытер меч и очень осторожно приблизился к мавзолею.

Он шёл походкой победителя, знающего, что на самом деле бойтолько начался.

Вход закрывала древняя, украшенная чеканкой дверь.Усыпальница, казалось, общалась с вечностью: изнутри не доносилось ни звука.

Хорошенько прислушавшись, козлобородый сделал знак, иодин из «сыновей» шагнул к двери. Его клинок молнией рассёк плотный воздух…Засов, массивные петли, калёный язычок замка — всё распалось, точно ломтикисыра. Сейчас же в руке второго «сына» загорелся фонарь, и его нога стремительновпечаталась в дверь.