Ее главный козырь из последних сил сдерживал рвотные спазмы.Таково было побочное действие дедовского средства, принятого утром. Средствоработало хоть и верно, но медленно и вдобавок негладко. Кожа Мгави меняла цветнеравномерно, лицо пошло такими пятнами, что жутко было смотреть. Ну как естькотёнок гиены, к тому же ещё и больной. Мгави отчаянно мутило, до кругов передглазами и зубовного скрипа…

— Терпи, Чёрный Буйвол, — усмехнулась Мамба ипосмотрела на стену, где над алтарём расположилась целая галерея портретов. —Не правда ли, господа?

Господа ей не ответили, по крайней мере вслух. Отец Костей[19] курил свою сигару, Мартин Лютер Кинг думал думу обэмансипации негров всех стран, а надежда и опора заирской нации генерал МобутуСесе Секо,[20] видимо, просто предавался приятному пищеварению.Ну что ж, молчание — знак согласия.

— Теперь ты! — Мамба ожгла взглядом Облегчёнку,рассеянно листавшую Библию. — Хватит, всё равно ничего не поймёшь, я тебена словах всё растолкую. Если только у тебя ещё не все мозги отсохли…

Взгляд и голос обеамы дышал беспредельным презрением. Вотведь Белая Коза. Ни прибавить, ни убавить. Дивный образец своей расы.Безнравственность, отсутствие манер, непроходимая глупость… а внешность! Словнопро неё были эти стихи, написанные талантливой чёрной рукой:

Лицо, ещё словно посыпанное белой золой —

Позеленевшее, как у трупа,

Страшное, будто маска

Колдуна, танцующего в полночь;

Губы — точно их в кровь разбили;

Волосы — прямые, как прутья;

Кожа в опалинах, как у лисицы,

Которой факел под хвост воткнули,

Чтобы из норы её выгнать…[21]

— Иду, уважаемая старшая партнёрша, иду. —Облегчёнка осторожно положила на стол Библию, встала с кресла и приблизилась кМамбе, мерившей её взглядом. — Слушаю вас.

Одета она была в этаком развратно-сексуально-академическомстиле. Вроде бы строгий деловой костюм, но — с микроскопической юбкой. Вроде быгалстук — и тут же просвечивающая блузка, не скрывающая отсутствия нижнегобелья. Вроде бы собранные в скромный пучок волосы, неброские очки — и пряныефранцузские духи, способные даже мертвеца заставить выскочить из гроба.

— И повторяю, — приказала ей Мамба. Сощурилась и властноповела рукой. — И запоминаю! — Голос её зазвенел силой, обрёл полёт ипревратился в песню: — Я люблю Иисуса! Я люблю Иисуса! Все струны моей душипоют гимн Иисусу!

— Да, да, все струны моей души, — слегкараскачиваясь, сипло повторила Облегчёнка. Со стороны она была похожа напослушную заводную куклу. — Иисуса я люблю, Иисуса я люблю! Гимн поют всеструны моей души…

— Танцует от радости мое сердце. — Бёдра Мамбымощно задвигались, обещая далеко не молитвенный экстаз. — Славься, СынБожий, славься! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Славься на все четыре сторонысвета…

— Аллилуйя. — Облегчёнка тоже пустилась в пляс,бёдра ее выделывали явно не танцевальные движения. — Слава Твоя надтрясинами и болотными топями… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

— Ну вот и ладно, — совсем другим тоном произнеслаМамба, и её рука отдала новый приказ. — Закрой рот, сконцентрируйся ипродолжай в том же духе. Давай, давай, давай, шевели ногами. Вот так, вот так,вот так… — Посмотрела на самозабвенную пантомиму Облегчёнки, удовлетворённохмыкнула и снова обратила своё грозное внимание на азиата. — А ты,бездарь, может, тоже в пляс хочешь? Брюхо порастрясти?..

В это время в кабинет вернулся страдалец Мгави. Вернее,ввалился, цвет его лица вызывал мысли о зелено-буром камуфляже. Дедовскоесредство было снадобьем не для слабаков.

— Всё ещё негр, — недовольно покачала головойМамба, указала ему на диван и покосилась на Облегчёнку, извивавшуюся вуглу. — А ну, голос!

Голос раздался немедленно, будто обеама нажала некую кнопку.Слова всё так же пребывали в резком контрасте с вакхическими откровениямитанца:

— Иисус! Иисус! Мы любим Тебя, Сын Божий! Любим! Отнынеи во веки веков! Аллилуйя, Сын Божий, аллилуйя! Отныне и во веки веков!

— Всё, заткнись, — брезгливым жестом «выключила»её Мамба. — Готова. Завтра отбываешь. Катись… — Облегчёнка,приплясывая, вышла, и хозяйка кабинета вплотную занялась Мгави. — Ну что,котёнок гиены, хреново тебе? Пора тебя поправлять… Я тут супчик сварила.Хороший супчик, густой, как дядя учил. С печенью, с сердцем, с мозговойкосточкой…

Мгави прислушался к себе — и вдруг облизнулся.

— Да, да, Чёрная Корова, — сказал он, и в устахпотомка Чёрного Буйвола прозвище толстухи прозвучало как комплимент. — Тывсегда знаешь, что мне нужно. С печенью, с мозговой косточкой…

В это время зазвонил телефон.

— Чёрт, — ругнулась настроившаяся на трапезуМамба, взяла мобильник, секунду послушала и почему-то перешла на иврит. —А-а, генерал, шалом, шалом… Как? Ага. Сколько? Ясно. Кого, кого прислать?..Давай по буквам, связь говно… Марокко, Уганда… А-а, мурру! Без проблем. Фотоподгонишь? Уже отправил? Так-так… — Спрятала мобильник, подошла к столу,турнула из-под лампы пригревшуюся паму.[22] — А ну, брысь поддиван, да спрячь зубы — вырву!

Включила ноутбук, получила почту, распечатала письмо,открыла вложенный файл…

На экране возникло фото красивой, хотя и неулыбчивой белойженщины в форме подполковника Российской ФСБ. Краткая подпись гласила: «О. В.Варенец».

Утром, когда Варенцова принимала душ, к ней, дёрнув лапойдверь, наведался Тихон.

— Привет, баловник, — обрадовалась Оксана. —Спинку потереть?

Многие коты любят наблюдать за хозяйским омовением, но самивсячески избегают воды. В отличие от большинства, потомок камышовых охотноплавал в ванне и норовил забраться под душ. Сами понимаете, дельта Нила,камыши, то бишь папирусы, ну и гуси, опять-таки водоплавающие…

Оксана даже огляделась в поисках затычки и задумалась отемпературе воды, но кот под душ не пошёл — против всяких ожиданий,целеустремлённо нырнул под ванну и взялся скрести когтями. Понятное дело,Оксане мигом полезли в голову очень нехорошие мысли. Как была, голая и мокрая,она выскочила из ванны и крепко схватила рыжий извивающийся хвост.