грусть-то осталась. Филипп и раньше пытался расспросить пациентку о причинах суицида. Видимо, какая-то была личная драма. Что еще может случиться с молоденькой девушкой? Но Людмила упорно молчала, а Филипп не хотела на нее давить. Но разобрать ситуацию не мешало бы. Хотя бы в целях профилактики.

– Людмила, как самочувствие? – бодро спросил Филипп.

Людмила посмотрела на доктора с ужасом.

«Мажор-то свой убери фальшивый. Человек пережил сразу два потрясения: первое – то, что привело к попытке самоубийства, второе – решиться умереть и не умереть – еще какое потрясение. А тут ты со своей веселостью неуместной».

– Извините, – пролепетал смущенно доктор Воздвиженский, – я сейчас только с поезда… Просто рад, что вернулся… Рад всех видеть, то есть…

«Филипп, ты совсем идиот! Рад он всех видеть! В сумасшедшем доме!»

– Извините, – повторил Филипп, – я еще зайду сегодня…

Елизавета Овчинникова описывала каждый свой день. Хоть пару строк, но оставляла на память о прожитых сутках. Что было в этом желании запечатлеть свою жизнь? Сохранить на память все детали бытия? Сила воли, как минимум. Филипп всю жизнь мечтал писать дневник, несколько раз даже порывался – заводил красивую тетрадь, писал дня два-три. А потом благополучно забывал, бросал затею. Поэтому испытывал особое благоговение перед людьми, которые каждый день – что бы ни случалось – фиксировали моменты своей жизни.

Первая любовь, какой-то парень по имени Коля, любимая младшая сестренка, родители, выпускной вечер в школе, институт… Филипп добросовестно вникал в подробности, важные только для неведомой юной девушки.

И вот важное, наконец! «Сегодня первый день моей первой экспедиции, – писала Елизавета, – и сразу «место силы», как его называют отдельные несознательные граждане! Местные жители рассказывают всякие чудеса про эту гору и окрестности ее подножья. Якобы здесь и оборотней видели, и сияния таинственные в небе. От нашего Захара, который здесь уже побывал, тоже слышала всякие сказки. Как тут людей буквально вихрем закручивает какая-то неведомая энергия, как они потом подолгу не могут в себя прийти и толком ничего рассказать не могут, что с ними было. Я готовилась почувствовать что-то сногсшибательное. Но ничего такого не было. Да, красивое место. Изгиб реки, разнотравье берегов, величественная гора. Наверное, от этой красоты что-то и происходит в голове».

Через несколько страниц опять про это место силы. «Сегодня после работы пошли к горе. Захар уверяет, что здесь его наполняет энергия. А я за день так устала, что не мешало бы наполниться силой. Но я опять ничего такого не почувствовала. Видимо, действительно, людей волнуют не столько события, которые с ними происходят, а их собственные мысли по этому поводу».

Долгие описания работы в геологической партии, изнурительная промывка грунта… И вот опять про место силы. «Нам уже уезжать завтра. Пришли вечером попрощаться с рекой и горой. Ходили по берегу. И вдруг я почувствовала, что пространство вокруг меня неоднородно. Это сложно описать словами, но делаешь шаг – и попадаешь словно в другой воздух, становится трудно дышать. Делаешь шаг обратно – все как обычно. Сказала об этом Захару. Он обрадовался, говорит, что я, наконец, чувствую правильно.

В экспедицию я взяла свой талисман – кулон с красным намнем. Он мне всегда помогал на экзаменах. Ношу его в кармане ветровки – я все-таки комсомолка, нехорошо верить в талисманы. Мне кажется, камень даже цвет поменял. Правда, я давно его не рассматривала. И еще почему-то порвалась цепочка. Хотя я и не носила этот кулон».

Филипп схватился за телефон, набрал младшую Овчинникову.

– Елизавета Михайловна, у вас не сохранился красный камень? У вашей тетушки, у Елизаветы Овчинниковой был красный камень. В дневниках Лизавета здесь пишет про какой-то красный камень, – проговорил Филипп нервной скороговоркой, – что за камень? Знаете?

– Мама рассказывала, по-моему, – после некоторой паузы сказала Елизавета, – про какой-то кулон с камнем. Вроде, по наследству от кого-то остался…

– Камень сейчас у вас?

– Нет, я его вообще не видела, по-моему. Помню по рассказам мамы, что был такой Лизин талисман, она его везде с собой таскала. Но где он сейчас?..

– Елизавета Михайловна! Пожалуйста! Постарайтесь вспомнить! Это очень важно! Поищите, может быть, где-то лежит…

– Ну, хорошо, – неуверенно согласилась Овчинникова, – я постараюсь… Перезвоню тогда… Если что-то вспомню, если найду…

Филипп вскочил и нервно заходил по комнате. Он искал что-то объединяющее пациентку Прохорову и пациентку Овчинникову. Помимо, конечно, поразительной схожести их галлюцинаций. Помимо того, что они «видели» грядущие события. И Носова тоже ведь предсказывала своему лечащему врачу, предупредила о крушении поезда… И спасла его этим. Аркадьев тоже говорил о смешении пространства и времени в сознании пациентки Овчинниковой. И вот всплыл красный камень. Опять красный камень! И у Носовой камень был. Красный камень. Красный камень в видениях, посещающих всех трех больных, красный камень в реальной жизни. Он существует!

Чтобы успокоиться, Филипп вышел в сад. Ветки деревьев шелестели листьями, облака нехотя пропускали лучи солнца, но – дозированно, строго дозированно, без щедрот.

Сзади хлопнула дверь – Авдей вышел на крыльцо покурить. Кивнул Филиппу:

– На смерть похоже, правда?

– Что? – не понял Филипп.

– Все это, – Авдей обвел рукой пространство вокруг себя, выдохнул клуб сигаретного дыма. – Холод этот в августе. Но это еще не мороз. А скоро ведь будет и мороз.

Затушил сигарету, аккуратно прикрыл за собой дверь отделения.

На смерь похоже? Нет, на смерть не похоже. На жизнь похоже. На нелепую, запутанную жизнь, неправильную, сбившуюся жизнь с надеждой, что все еще будет – тепло и солнце.

По дорожке шла Зоя, помахивая пакетом, увидела Филиппа, насупилась, попыталось было пройти мимо.

– Что-нибудь слышно про Шумейко? – спросил Филипп.

– Вам лучше знать, – надулась Зоя, как мышь на крупу, – ваш же дружок это дело ведет.

– Ты обиделась? – растерялся Филипп.

– А за что эта выволочка утренняя была? – ответила вопросом Зоя.

– Ну, прости тогда… – И неожиданно для самого себя проговорил: – ты вечером зайдешь?

Зоя улыбнулась и кивнула. Не оборачиваясь, прошла в отделение.

«Что я делаю? Зачем?» – с тоской подумал Филипп.

Ветки деревьев помахали ему – то ли одобрительно, то ли осуждающе. Что хотели сказать?