Станция была величественная, но она не показалась ему красивой. Бело-голубые фрески высоко на стенах изображали героические сцены с мечами и каноэ. Слова доселе не слышанного им гимна были начертаны на двух языках крупным шрифтом, чтобы они читались снизу, и других надписей на английском не наблюдалось. Безумие поездки охватило его, как озноб. Ему захотелось домой. Он уже пожалел, что бросился вдогонку за Лилией. У таксофона он достал из кармана конверт от Микаэлы и набрал номер, написанный на оборотной стороне конвертного клапана. Очевидно, это номер сотового, судя по зыбким, прерывистым гудкам. После четырех-пяти гудков клацнул равнодушный голос: «Говорит Микаэла. Оставьте сообщение».

Перед тем как услышать сигнал, он прокашлялся.

– Микаэла, – сказал он довольно громко, – это Илай Джекобс. Я в Монреале. Завтра я приду в клуб. Я… я сделаю, как ты сказала, белый флаг и все такое. Только я… я… надеюсь, она там. Надеюсь, она там. – Он старался говорить с металлом в голосе, а получилось нервно. Он быстро, взволнованно, повесил трубку и постоял в телефонной будке, закрыв глаза. Опыт Бруклина здесь ему не пригодится.

Он заставил себя покинуть станцию и выйти на холодный вечерний воздух. Почти безлюдная улица напоминала все города средней величины сразу – неприветливые площади, дерзкие изломы стекла и бетона. Напротив приземистая зеркальная башня без названия отражала огни и небосвод. Мимо пробежали несколько разношерстных коробчатых авто, и он не сразу распознал в них таксомоторы. Они не были желтыми. И вообще не имели отличительных признаков – разнокалиберные реликты былой эскадры – серые «Тойоты Терцелы», старые голубые «Валианты», угловатые красные «Форды» с неисправными глушителями и квадратные универсалы с заржавленными крыльями, но у всех на крыше красовался знак «такси». Одна или две машины притормозили рядом с ним; он не стал в них садиться. Его беспокоила их разномастность. Он хотел было обратиться за советом к Женевьеве, но передумал.

Сквозь золотистые сполохи уличного освещения, ныряя из света в тень и обратно, к нему приближалась пара. Причудливо жестикулируя, мужчина рассказывал девушке что-то замысловатое, а та заливалась серебристым смехом.

– Excusez-moi[12], – смущенно сказал Илай, когда они поравнялись с ним. Они умолкли и участливо улыбнулись, глядя на него. Он задумался на секундочку, но на этом его школьные познания французского иссякли. – Я ищу гостиницу, – сказал он, признавая языковое поражение. – Где-нибудь поблизости? Что бы вы посоветовали?

Но он провалил тест на идентификацию: воздух, разделявший их, внезапно заледенел. Улыбка девушки ссохлась до усмешки. Мужчина что-то сказал, но Илай разобрал только «anglais» и «américain»[13]. Его слова снова вызвали у девушки смех, но сухой и язвительный. Они оставили его на тротуаре и зашагали прочь. Когда они вышли за пределы слышимости, мужчина вернулся к своему рассказу, девушка заливалась серебристым смехом. Говорила же ему Женевьева несколько дней, а может, недель тому назад, которые казались вечностью: «Тебе не хочется узнать, как живется в городе с обреченным языком»? Моргая в растерянности, он глазел на сияющий тротуар, а мимо проносились, как заводные, не поддающиеся опознанию такси, без конца, как на закольцованной пленке с незначительными отличиями («Форд», «Тойота», «Тойота», «Шевроле»), и его осенило, что Томас был прав, приезд сюда – большая ошибка, и что он уже зашел слишком далеко, чтобы возвращаться.

Когда он повернул к железнодорожному вокзалу, при нем оказалась гостиница «Королева Елизавета» – она возвышалась прямо у него за спиной. Факт ее существования вызвал у него еще большую ненависть к той праздно шатающейся парочке; он еще видел, как они фланируют вдалеке рука об руку. Вестибюль гостиницы соответствовал его воображаемым представлениям о русских гранд-отелях 1960-х годов или около того: красные ковры, люстры в золоте и хрустале, двубортные костюмы на бизнесменах, перезрелые дамы с монументальными прическами и крошечными сумочками, стоически ожидающие кого-то на декорированных диванах среди колонн. Номер оказался теплым, пропахшим сигаретным дымом и разговорами, которых он не понимал.

Утром он долго стоял под душем. Потом вытащил из кармана куртки сложенный конверт, набрал номер Микаэлы и сразу же попал на автоответчик. Он бросил трубку и отправился к стойке регистрации. При дневном свете вестибюль производил менее приятное впечатление. Администратор деликатно отговорил его от посещения клуба «Электролит», предложив взамен несколько изысканных ресторанов и джаз-клубов поблизости. Носильщик, который, очевидно, решил, что перед ним очередной американский турист, охочий до секса, отвел его в сторонку и сказал, что клуб «Электролит» находится недалеко от перекрестка улиц Сен-Катрин и Макгилл, но заметил, что, насколько ему известно, это дискотека, дансинг, где выступают танцовщицы, а если Илай хочет посмотреть на, гм-гм, danseuses nues[14], то ему, пожалуй (навязчивое подмигивание), за этим не надо далеко идти; достаточно добраться до улицы Сен-Катрин, услужливо посоветовал носильщик, а там в любом квартале найдется пара-тройка стрип-клубов, отсюда и до окраины города. В любом направлении.

– Нет, я ищу девушку, – сказал Илай.

– Ясное дело, – ответил носильщик.

– Нет, не любую, а особенную девушку. Я разыскиваю особенную девушку.

– Как и все мы, – сказал носильщик. – Послушайте, ступайте в клуб «Электролит», если вам хочется, и в паре кварталов на восток от улицы Сен-Катрин ближе к ночи вы найдете всех девушек, которые покупаются за деньги. Но не заходите слишком далеко на восток, а то там, рядом с улицей Визитасьон, девушки превращаются в трансвеститов.

Илай поблагодарил его и двинулся на поиски адреса на конверте. Было только за полдень, а небо стало гнетущим и темным. Пошел снег, и тротуар стал скользким. Он шагал медленно, не особенно стремясь прибыть в пункт назначения, и прошел полквартала мимо клуба, пока догадался о своем промахе и повернул обратно.

Клуб «Электролит» оказался узким четырехэтажным зданием из того же грязновато-серого камня, что и все дома в округе. Вдоль одной стороны вытянулся узкий переулок. Неоновые огни высвечивали силуэт обнаженного ангела над входом, но в окнах было темно. Он постоял на тротуаре, потянул на себя ручку двери, и на миг ему захотелось рухнуть на колени: вывеска на двери, каким-то чудом двуязычная, уведомляла, что клуб перешел на зимнее время работы и до мая будет открыт только по вечерам в четверг, пятницу и субботу.

То был третий понедельник декабря, полдень. Он растерянно побрел обратно по улице в теплое кафе и посидел наедине с остатками своих мыслей.

Спустя несколько дней перед заходом солнца Илай прогулялся к реке. В тринадцати часах езды по железной дороге на юг, в Нью-Йорке, царила багровая осень, а здесь зима