Фрэнк прикрыл рот рукой, чувствуя, как к горлу подступает желчь. Бедная Лоррейн, его Лоррейн, загорелая, подтянутая и бесстрашная, его маленький жилистый зайчик был уничтожен за считаные секунды.

И все же. Лоррейн действительно ехала не в универмаг «Л. Л. Бин». Лоррейн ехала на встречу с адвокатом по делам о разводах. Этот тип, ее «родственная душа», был теперь свободен, а потому да начнутся игры!

С того дня, как она созналась, он постоянно призывал ее вспомнить, что они были счастливы, – разве они не были счастливы? – но роман Лоррейн длился не один год, надеяться было не на что, дочь давно выросла, вместе их ничто не удерживало. А Фрэнк был виноват «в неполном выявлении своего „я“», что бы это ни значило, Лоррейн же, по умолчанию, была невиновна. Ее безмозглые братья научили ее идти напролом. В ее понимании победитель всегда прав, а побежденный прав быть просто не может.

Фрэнка передернуло, его терзала целая гамма нелепых и беспорядочных чувств к женщине, которая еще совсем недавно беспощадно изводила его, – женщине, чья смерть спасла его от надвигающегося оползня фраз «Ты сам виноват», «Я заслуживаю счастья», «Половина твоей пенсии принадлежит мне», «Я оставляю себе дом» и «Даже не думай об этом, Фрэнк, ты мне не подходишь».

Он тогда решил бороться. Теперь не придется.

Для него это лучше – так иногда говорят об умершем, если он был стар и болен. Для Лоррейн, перехваченной в момент стремительного движения к желанному будущему, было вовсе не лучше.

А вот для него – да.

И он это знал. Чувство облегчения порождало стыд, как ни старался он от него избавиться.

Вот что он имеет против проклятых джинсов.

Ширан протянул Фрэнку салфетки:

– Фрэнк, вы в порядке?

– Все хорошо, – утирая рот, отозвался он. – Я в порядке.

Ширан кивнул.

– Нам нужно, чтобы вы каждый день присутствовали в зале суда, – заботливо проговорил он. – Адвокат защиты, Дин Вайнгартен, извиваясь, будто змеюка в траве, обрисует мисс Вайолет Пауэлл как впервые судимую хрупкую и наивную девочку из маленького городка, этакую заблудившуюся в лесу овечку.

Фрэнку всегда нравилась эта песенка: «Я маленькая овечка, что заблудилась в лесу…»

– Дин Вайнгартен считает, что у него тройной гандикап, хотя на самом деле у него, черт бы его побрал, все восемнадцать, ярко намалюет печальный образ молоденькой невинной мисс Вайолет Пауэлл, этакого полевого цветочка, развращенного слащавым мужланом, но мы им не позволим так поступить с Лоррейн.

О чем, к чертям, толкует этот Ширан? Фрэнк никогда не держал в руках клюшки для гольфа.

– Не правда ли, Фрэнк?

– Не правда ли – что?

– Позволим ли мы нечестному гольфисту и любителю трепаться так поступить с Лоррейн?

Решив просто отдаться во власть этой взбаламученной кем-то другим волны, Фрэнк отрицательно покачал головой.

– Чертовски верно, не позволим, – сказал Ширан. – Вайолет Пауэлл выпила алкоголя не меньше, чем сама весит, а потом села за руль. Она сама так решила, Фрэнк, и мы не дадим Дину Вайнгартену запудрить мозги присяжным – ровесникам Вайолет Пауэлл.

Фрэнк больше не слушал. В голове крутилась та песенка. Случалось, он, стоя у шлифовального станка и превозмогая боль в ступнях, напевал ее целый день: «Тот, кто позаботится обо мне…»[12] Лоррейн тоже любила ее, это был их свадебный танец. Текст, конечно, намекал на чувственное томление женщины, но у Фрэнка слова отзывались его собственным томлением, которое он, как теперь оказалось, не смог за все прожитые вместе годы выразить своей жене в достаточной мере.

Вернулась Кристи. Том нес ее сумку, напоминавшую розовое ведерко. У Лоррейн была такая же, только зеленая.

– Мы с вашим папой поговорили, – сообщил Ширан, снова вживаясь в роль. Или все же нет? Для него все-таки что-то значила эта работа – отправлять негодяев в места не столь отдаленные. – Вайолет Пауэлл забрала у вас маму, и мы позаботимся, чтобы она за это поплатилась.

– Папа, пусть она поплатится, – сказала Кристи, губы ее скривились.

И Фрэнк тогда сдался, уступил, дал слабину.

– Ах, дорогая моя девочка. – Он обнял ее.

Он утешал дочь, а она все плакала и плакала, но на самом деле она только этого и желала – своим тощим, вечно зябнущим телом утонуть в отцовских объятиях. Почему ему было так тяжело дать ей то, что она хотела?

К счастью, за три года тот день в кабинете Ширана немного стерся в памяти. Теперь же проявился вновь, яркий и реалистичный.

«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»

Минуло три года, Кристи и Том сейчас ремонтируют дом в Нью-Гэмпшире, их когда-то разговорчивые мальчишки стали хмурыми тинейджерами, Фрэнк мается на заслуженном отдыхе, много воды с тех пор утекло.

«Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?»

Вся эта мутная вода, которая утекла.

Но тут явилась Вайолет Пауэлл и вызвалась взять кошку.

Кто был тот человек в книжном магазине? Во имя всего святого, кто он такой? До чего же жестоко и внезапно на Фрэнка набросился собственный стыд, что перед глазами возник зал суда, присяжные и сострадание на их лицах, дочь рыдает, мать девушки дрожит, и его собственные сухие глаза, принятые за достоинство вдовца?

Фрэнк, вы рады, что ваша жена умерла?

Он закрыл лицо руками, переживая теперь не прошлое, а настоящее. Молодняку в книжном он, должно быть, показался злодеем из фильмов ужасов, которые они постоянно обсуждают, разрушил их уютный мир грохотом падающих инструментов, водопадом осколков синего стекла. И, боже милостивый, Харриет Ларсон – она знала, как его зовут; она знала его имя, и вот ее милые губы от ужаса сложились в идеальную букву О. Ведь она могла подумать, что он собирался напасть на девушку! Неужели она так подумала? Но он вовсе не нападал, он защищался. Он защищался от внезапных ножей памяти, прикрывшись этим синим стеклом, надеясь, что Харриет ничего не увидит через него.

Остаток дня Фрэнк провел в гараже, протирая все подряд: штангенциркули, пассатижи, напильники и измерительные приборы, это занятие успокаивало мысли. В помещение вползали сумерки, когда он заметил коробку с блестками, которую соорудил из палочек от мороженого один из детсадовцев Лоррейн. Фрэнк хранил в коробке гвозди. И в этот момент он понял, что гараж – единственное место в доме, не пропитанное насквозь духом Лоррейн. Он до сих пор видел дом ее глазами: выбранные ею обои, вазы и стулья. Из-за Кристи он ничего не менял. Гараж же и сейчас, и всегда принадлежал только ему.

Где бы ни обитала