– Господи, – простонала Софи, – не знаю, почему я вела себя как последняя стерва.

– Софи, я в тебе разочарована, – сказала Харриет. – Ты все многократно усложнила.

– Знаю. – В глазах племянницы блеснули слезы. – Прости меня.

– Ты копия своей мамы, – поплотнее закрывая крышку пластикового контейнера, сказала Харриет. – Вечно она охраняла все вокруг, как сторожевой пес. – Она засунула контейнер в бумажный пакет, куда уже сложила остальную еду. – И все же ей удавалось оставаться моим самым любимым человеком.

– Знаешь что? – Софи схватила пакет. – Я отвезу ее домой.

Минуту Харриет наблюдала, как девушки садятся в машину Софи. Вайолет на пассажирском сиденье прилипла к окну, точно мокрая тряпица. Невозмутимая – все под контролем – Софи за рулем, выезжает задом, включив аварийку. Дважды бойко посигналила, отъезжая. Это что, извинение?

«Ах, Корин, – думала Харриет. – Я сделала все, что могла». Вот для чего нужна школа социальных работников – учить тому, что племянница довольно скоро узнает: люди поджигают своих мужей; ухаживают за умирающими матерями; грабят сумасшедших стариков; поют песни, так что слушатели рыдают навзрыд; убивают женщину, будучи пьяны от любви и алкоголя крепостью за пятьдесят градусов. Граница между этим и тем, тобой и ею, нами и ими – эта граница так тонка.

Глава 12

Вайолет

Ну и штучка эта племянница. Ни матери, ни отца – наверное, потому и ведет себя так, будто Харриет четыреста лет и она старушенция, которая отчаянно нуждается в защите от таких, как я.

Если бы только Софи видела свою тетушку в Книжном клубе – там она ничего и никого не боится, даже Дженни Большую, которая похожа на йети, только прическа похуже. Или, к примеру, Дона-Лин – когда та надумала спеть кое-что из древнего бродвейского мюзикла, Харриет, набравшись мужества, ей подпевала. И это в первый же ее день.

Короче говоря, защищать Харриет не нужно. Ни от кого. Но Софи неведомо это свойство ее тетушки, и весь ужин она зыркала на меня. Я знай себе жевала, подъела все до последней крошки, не только потому что еда пальчики оближешь, но и потому что стряпала Харриет. Мама хоть и готовила каждый день, но душу в это дело не особо вкладывала. «После смерти твоего отца я не могу в это вкладывать душу». Так она говорила обо всем: о еде, работе в библиотеке, наших школьных уроках, покупке обуви, прогулке по улице в солнечный день. «После смерти твоего отца я не могу в это вкладывать душу».

Ну я-то точно вложила всю душу в умопомрачительный ужин, который Харриет приготовила для меня.

А Софи после того, как весь вечер таращилась на меня, будто я черная крыса и что-то замышляю, вдруг решила, что будет преступлением против человечества позволить мне в чудесный весенний вечер пройти пешком два с половиной километра до дома. Поэтому я оказалась в ее машине, и разговор наш не клеится.

– У тебя красивая рубашка.

– Спасибо.

– Моя сестра раньше такое носила.

– У тебя есть сестра?

– Больше нет.

– Умерла?

– Нет. Ну, вроде того.

И вот тишина обрушивается на нас, как лед с крыши. Мы едем молча до остановки на светофоре.

– Тетя хочет, чтобы я устроила тебя на свое место у доктора Петрова. Если ты пропустила.

– Не пропустила.

– Это от меня не зависит. То есть даже если я замолвлю слово, решение все равно не мне принимать.

– Я по критериям все равно не пройду.

– Тут и сурок сгодится, если научить.

У нее непокорные волосы – туго закрученные локоны разлетаются во все стороны – и круглое, слегка наивное лицо, совсем не сочетающееся с авангардной прической. Непонятно, то ли волк в овечьей шкуре, то ли наоборот. С Бритти было так же, и она оказалась овечкой.

– Я оставила заявления в трех «Данкин Донатс», но никто не перезвонил, – рассказываю я, для смелости покрепче вцепившись в пакет с едой, который собрала Харриет. – Работа мне нужна, и я умею хорошо работать.

– Если я попрошу за тебя, то только потому, что тетя так хочет, а я не люблю ей отказывать, – по-прежнему не глядя на меня, говорит она на следующем светофоре.

Едва различимый трепет надежды в груди.

– Ты правда попросишь за меня?

Она довольно долго молчит.

– Это худшая работа во всем Портленде.

– Мне кажется, что мне она понравится.

– Не понравится. Петров снабдит тебя ключом, а потом будет вызванивать тебя днем и ночью и просить, чтобы ты сгоняла, птичек проведала. Но ты не соглашайся. Миссис Роча тебя поддержит.

– Кто такая миссис Роча?

– Секретарша в лаборатории. Она умеет с ним управляться. Только не называй ее Марией.

– А птичек проведать я не против.

– Ага, только птички могут умереть во время твоего дежурства. Оливеру пятьдесят четыре, ему не так долго осталось. Петров будет сам не свой от горя, а обвинит во всем тебя.

Красавицей ее не назовешь, но харизма в ней есть. Она похожа на Дону-Лин, только здоровее, чище и увереннее. Из тех, кто или бросится наперерез поезду, чтобы спасти тебя, или толкнет тебя под поезд, просто так.

– А сколько живут попугаи? – интересуюсь я.

– Серые африканские? Лет шестьдесят. А то и дольше.

Снова молчание.

– Птицы, кстати, полные придурки, – поворачивая за угол возле парка, говорит она. – Орут целыми днями. Жутко надоедает, зато зарплата хорошая. А вот студентам он ничего не платит. Все тебе достанется. – Не меняя выражения лица, она продолжает вести машину.

Мы опять молчим. Может, она думает. Может, хочет, чтобы я почувствовала себя обязанной. Единственный человек, когда-то замолвивший за меня слово, была моя тетя Линда, учившаяся в старшей школе с управляющим «Данкин Донатс» в Эбботт-Фоллз. Мне было шестнадцать, и от того, что она за меня попросила, я ощутила, что меня любят и что мне повезло. Какое слово замолвила бы она за меня сейчас – «виновна»?

– Тетя бескорыстный человек. – Софи снова тормозит у светофора. – Этим легко воспользоваться. – В ее голосе есть притягательная округлость, будто она в старшей школе пела в хоре. Голос, как у Доны-Лин, такой волнующий. Я понимаю, что ищу причины, чтобы она мне понравилась, – если бы племянницей Харриет была я, то хотела бы быть вот такой же непримиримой.

– Тебе стоит чуть больше доверять своей тете.

– Да? Ты что, так хорошо ее знаешь?

– Нет, но я бы никогда не воспользовалась ее добротой. Точно знаю.

– Так же точно, как знала, что никогда не сядешь за решетку?

Машина минует перекресток, и я замечаю,