– Ну и пусть! – отмахнулась жена. – Будешь дома обедать.

– Я испросил у Сергея Александровича разрешения выехать нам за границу.

И тут Агнесс просто вспыхнула от радости:

– Мы поедем в Вюрцбург?!

– Не исключено.

– Ура! – Агнесс позвонила в колокольчик. – Василий, принеси бутылку шампанского!

Лакей убежал за шипучкой, а супруга взяла меня за руку:

– То есть, ты больше будешь находиться рядом с женой, мне не придется улыбаться всяким негодяям, и начнешь спать столько надо, а не сколько получится? Одни отличные новости, любимый!

* * *

Утренние газеты вышли с траурными рамками. Как цинично говорил один издатель, затраты на краску копеечные, зато каков эффект! Вся Россия как один человек скорбела о невосполнимой утрате. Читателя подводили к мысли, что теперь и поддерживать небосвод, и сохранять правильное положение земной оси будет некому. Даже странно было читать это о молодом человеке, которого с весьма скромным сопровождением запихнули в жопу мира и в свои крайне кратковременные приезды в столицу он даже обязательную программу визитов не всегда выполнял.

Мне цесаревича было откровенно жаль. Он своим положением явно тяготился, и ничего плохого никому не делал. Опять же, интересовался прогрессом и мог бы даже быть полезным стране на этом поприще. Я даже начал питать кое-какие надежды на его контакты с Яковлевым. Если бы не нелепая и глупая случайность, прожил бы, может и не до старости, но сильно подольше, чем в реальной истории.

А вот как раз доктору Баталову в праве на публичное выражение скорби отказали. В статьях на вторых и третьих страницах прозвучали пока скромные намеки на «врачей-вредителей», которые подвергли жизнь наследника престола опасности и так далее. Фамилий еще не называли, но коль скоро подобные опусы появились массово, до этого осталось недолго. Максимум – до завтрашнего дня. Не исключаю и вечерние выпуски.

Я поставил отметочку в календаре, чтобы мой шеф безопасности занялся и этим направлением. Такой слаженный хор сам по себе не запоет – дирижер нужен. Тут, как в далеком будущем, тоже есть методичка с желательным изложением. Разве что публикации не в интернетах, а на бумаге. И писаки мне неинтересны: подневольный люд, исполнители, соорудят текст на любую тему. Сегодня ругают, завтра с тем же усердием хвалят. Надо искать, кто за ниточки дергает. А сейчас, по горячим следам, надежда найти их есть.

Похороны назначили на двенадцатое мая – ровно через неделю после смерти. Естественно, пока заграничные делегации прибудут, не один день пройдет. Из какой-нибудь Испании или Великобритании могут и не успеть, наверное. Отпевание и захоронение в Петропавловском соборе. Туда, конечно же, по списку, в который я и в лучшие времена вряд ли попал бы. Для населения процедура прощания в Александро-Невской лавре с восьмого до десятого. Вот туда я и поеду. Надо только узнать график, может, договориться о приватном визите, чтобы с толпой не мешаться.

Но что мне, самостоятельно этой ерундой заниматься? Как бы не так. У меня по штату личный помощник есть, а с работы пока официально не выгнали. Газеты я отложил в сторону. Гюйгенсу потом задание дам. Он ищет прозектора, пока того в Красноярск на трехлетнюю стажировку не отправили. Человек должен успеть ответить на один-единственный вопрос: кто дал указание написать про бронхоблокатор? И куда дели изделие? На сувенир кто-нибудь утащил?

* * *

Но на службе я сразу забыл о шкурных замыслах. Во время утреннего совещания Склифосовскому стало плохо – по слухам, в министерство он приехал после грозного разговора с Горемыкиным. Кто-то умудрился скорую вызвать. Не раздеваясь, бросился к министру в кабинет, попутно рыкнув на поглощающих дефицитный кислород сотрудников.

– Что здесь? – спросил я Семашко.

– Артериальное давление повысилось. Сейчас сто девяносто на сто двадцать. Пульс сто восемнадцать.

Николай вполне квалифицированно работал с манжетой – даже если в министерстве не удержится, не пропадет. Вот такие мысли меня теперь посещают.

– Бегом ко мне в кабинет, там укладка, ну знаете. Тащите сюда, будем делать магнезию внутривенно.

– Хватит командовать, Евгений Александрович, – тихо, почти шепотом, сказал Склифосовский. – Домой поеду, отлежусь. Не в первый раз.

– Вот давление сейчас снизим, обязательно так и сделаем.

Семашко принес укладку, начал разбирать.

– Сколько магнезии?

– Я сам. Организуйте пока таз с горячей водой и грелку со льдом. Быстрее.

– Не дадут умереть спокойно, – проворчал министр.

– Это вы пытаетесь лишить Николая шанса рассказывать своим внукам, как он совал ноги великого Склифосовского в таз и прикладывал лед на затылок. А вообще от таких скачков давления случаются инсульты. Сами лучше меня знаете.

– Лишь бы он в эти легенды не вставил рассказ о клистире и катетеризации мочевого пузыря.

Пациент шутит? Уже хорошо. Кладбище откладывается. Хотя Склифосовскому уже шестьдесят один год – не мальчик.

– Как можно?! Только промывание желудка, обещаю! Так, давайте мне руку. Сейчас рукав повыше… жгутик… Не очень туго? Локоть на подушечку, кулачком, кулачком работаем…

– Что за привычка разговаривать с пациентом как с умственно отсталым?

– Вам в Германию надо. Сейчас бы такой фельдфебельский рык звучал: держать руку прямо! Делаем укол, раз-два!

– Надо же, как сурово, – улыбнулся Николай Васильевич. – Точно, будто в армию вернулся. Колите уже!

– Так, мы в венке, контрольчик сделаем… видите, какой фонтанчик красивый делает кровь в растворе сульфата магния? Жгутик отпускаем… будет горячо, скажите, я переста…

– Убью! – пообещал начальник. – Стоп, пошел жар.

– Мечты о моей скоропостижной смерти пока отодвигаем, дышим медленно и глубоко. Давайте, вдох на четыре. Раз, два, три… Задерживаем на два, а потом длинный выдох на восемь… Не жарко?

– Семь, восемь… Терпимо.

* * *

Пожертвование на храм пришлось сделать не жлобское. Тысячу рублей. Взамен я получил право спокойно попрощаться с цесаревичем без лишней суеты. В девять вечера девятого числа. Нас встретит специальный служитель, который и проведет в часовню, куда на ночь будут относить гроб с телом.

Мне собираться особо и не надо – главное, чтобы костюм не цветной, а черный. Агнесс долго примеряла шляпки с черной вуалью, всё никак не могла выбрать правильную. Я уже было собрался процитировать Ахматову, но судьба не дала мне запустить очередной анахронизм. Пусть уж Анна Андреевна сама напишет про вуаль.

Поехали в машине: вроде довели уже до состояния, когда трясет меньше, и вполне удобно ездить. Агнесс держала в руках здоровенный букет темно-бордовых роз. Белые лилии предназначались для меня, но я положил их на сиденье. От венка из еловых веток с вплетенными белыми цветами мы решили отказаться. Слишком показушно, да и ни к чему. Цветы анонимны, ни