не закончились. А вот для Агнесс и слуг должны были выдать новые. И началось – то бланки не завезли, то день неприемный, а то и вовсе – приходите завтра, или, что гораздо лучше – никогда. И не поймешь, то ли мелкий чинуша три рубля мзды ждет, то ли чьи-то ценные указания выполняет. Остальной персонал я спокойно рассчитал, выдал большие премии и отпустил с богом. Гюйгенса и его людей перевел в «Русский медик». Нечего бросаться ценными кадрами. У нас вон, в Знаменке строится научно-производственный кластер. Работы хватит всем, и еще останется. Но совсем близких мне людей – решил забрать с собой.

Сначала я хотел взять в качестве прислуги вдову Кузьмы, Авдотью, с детьми. Но внезапно нарвался на буйное сопротивление. Дама ни в какую не соглашалась покинуть край родных березок и везти детей к ужасным иноземцам. Растить потомство среди нехристей, разговаривающих на тарабарском языке!? Тем более старшие, закончив занятия с репетиторами, уже ходили в гимназии. Спорить мне не хотелось, да и зачем? Учеба – это святое. А работу я обслуживающему персоналу и здесь могу обеспечить.

Всё разрешилось в неделю. За это время скучать мне не дали: всем, с кем работал, внезапно захотелось получить вот прямо сейчас напутствие, инструкции по дальнейшей жизни и секреты успешного ведения дел. Такое впечатление, что мы все внезапно перенеслись в Советский Союз, а я решил эмигрировать в Израиль, куда даже письмо написать невозможно.

Яковлев попытался влезть в такие дебри, что я моментально почувствовал себя полнейшим идиотом. Мне эти железки с загогулинами и без – хуже китайской грамоты. Потому что китайский путунхуа я в теории могу изучить, а вот эти хреновины – никогда и ни за что. В отличие от Сайруса Смита, который в «Таинственном острове» из дерьма и палок создал все блага цивилизации, я бы там загнулся быстро и бесповоротно. В итоге я от всех отбоярился, мотивируя это универсальной отмазкой «Уйди, старушка, я в печали».

Мне и в самом деле не хотелось ни во что вникать. Вроде и готовился к неожиданным поворотам судьбы и считал себя офигеть каким стрессоустойчивым, а вот первый удар показал, что вовсе не так всё гладко, как мне казалось. Но Яковлев как раз лучился энтузиазмом: что-то там у него начало получаться вопреки прежним опасениям. И на самолет новый, более легкий мотор поставили и первые серийные автомобили запустили в производство. Не выдержал и посоветовал идею конвейера. А что? Газеты писали, что в одесском порту уже работает зерновой конвейер конструкции Гарриса – тут один шаг до стального ленточного. Так инженеру и объяснил. Чем вызвал новую порцию осанны и обещания связаться с оным Гаррисом на предмет сотрудничества.

В особняке осталась команда для минимального поддержания порядка и охраны. Не бросать же всё. И Семашко продолжил жить во флигеле, приняв обязательства по уходу за аквариумом. Стоило мне заикнуться, что перевезу его хоть в кабинет Николая Васильевича в министерство, хоть Романовскому домой, упал в ноги и слезно умолял не губить такую красоту. Согласен был даже уволиться со службы, чтобы посвятить себя рыбам.

Наступил день «икс». Собрались, посидели «на дорожку», и двинулись на Варшавский вокзал. Получился целый караван. Мы с Агнесс, Жиган, афророссиянин Вася, плюс примкнувшая к ним камеристка Агнесс по имени Варвара. А еще куча багажа.

Церемоний проводов я не планировал. С близкими мне людьми попрощался накануне, устроив для них ужин. Никакого официоза, совершенно дружеская атмосфера. Правда, немного грустная. Но группу людей, собравшихся на перроне Варшавского вокзала, иначе как толпой назвать не получалось. Человек семьдесят по самым скромным прикидкам. Скорая помощь. Институт Елены Павловны. Министерские. «Российский медик». И еще какие-то люди, которых я вспомнить не могу. Если присмотреться, то кучки почти не смешиваются.

Стоило нам выйти из экипажа, как все эти товарищи окружили нас и вперебой начали желать всяких разных хороших вещей и быстрейшего возвращения. Растрогался я как гимназистка. Даже глаза защипало. Агнесса Григорьевна плакала, не стесняясь. Самое главное: почти все принесли снедь, которую пытались нам отдать. Пришлось погасить проявления волюнтаризма, заявив, что всё мы взять не можем, а обидеть кого-то, отказав в приеме передачки – совесть не позволяет.

В вагоне продолжили сморкаться в платочки и махать ручкой в окошки. Чувствовал, что меня словно бурьян вырывают из родной почвы и выкидывают куда-то в европейскую компостную кучу. Но я ведь не сорняк! А весьма ценный овощ. Нет, точнее фрукт.

– И что теперь будет с твоими клиниками? – Агнесс все никак не могла успокоиться, раз за разом возвращаясь к наболевшей теме.

– Ничего не случится! – убеждал ее я. – Доктор Романовский позаботится обо всем. А в Москве Моровский развернулся вовсю. К тому же мы всегда можем писать друг другу и даже встретиться, если возникнет необходимость.

– А заводы?!

– Есть господин Келер!

С последним тоже состоялась долгая беседа, в ходе которой я почувствовал невольный упрек от партнера. Дескать, все шло так хорошо, бизнес рос как на дрожжах, какого же рожна тебе надо было лезть в легкие Великого князя, а потом еще переругиваться с Помазанником? Конечно, не в таких выражениях, все было оформлено более вежливо… Пришлось объяснять, что нельзя забраться на самый верх и не нажить себе кучу врагов-завистников. Все, что произошло со мной – было неизбежно. И даже удивительно, что не случилось все раньше. Вроде бы Роман Романович все понял, повздыхал и отправился вместе со мной к нотариусу оформлять доверенности.

* * *

В поезде работал над статьей о бронхоблокаторе. Фотографии, выписки из лечебных карт – все удалось забрать с собой. Со Склифосовским мы решили так: если нет пророка в своем отечестве – пусть о новой операции узнают в Европе, и уже оттуда методика придет обратно в Россию. Да, путь кривой дорогой, но хоть так. И Вельяминов с Насиловым дали согласие. Поэтому я сразу засел за работу, благо, стук колес по рельсам и мягкое покачивание вагона очень способствовали деловому настрою. Агнесс тоже подуспокоилась, завела знакомство с попутчиками. Ехать больше суток, зачем скучать? А тут и повод появился: к нам в открытую дверь забежал шпиц, за ним – хозяйка, миловидная шатенка лет тридцати. Я ждал, что по прихоти судьбы даму с собачкой зовут Анна Сергеевна. Но не угадал. Вера Филипповна. Не прошло и пяти минут, как в женском клубе уже обсуждали вопросы содержания комнатных собачек и профилактику гибели паркета и гардин от их когтей.

Вслед за супругой явился