— Очень интересно! — проговорил Федор. — Дракон — нулевка, да еще и стойко сопротивляющийся своему окончательному воплощению, и с завидным упорством откатывающий трансформацию в исходное состояние. Вы, однако, тот еще фрукт, Георгий Серафимович!

Я изучал его, а он — меня. И, судя по всему, дистанционных методик исследования этому принцу-менталисту явно не хватало, так что он шагнул ко мне и вдруг ткнул пальцем в лоб.

— Однако! — сказал я, оказавшись посреди тумана, в белоснежной ротонде.

— Ваше высочество! — вскочил Гоша с плетеного кресла и вытянулся во фрунт.

— ЗДРАСТИ-МОРДАСТИ! — лениво крутанул хвостом Пепел.

— Интересно девки пляшут! Полноценные Чертоги Разума, — царевич сунул руки в карманы окровавленного халата и огляделся. А потом как-то по-простонародному почесал затылок: — Вот в чем все дело! Вас трое! А мы тут понять пытаемся, крутим то так, то эдак… Нет, ну… В конце-то концов… Господа, у вас не найдется тут еще одного стула? Нам предстоит серьезный разговор!

* * *

Глава 9

Утилитаризм

— Ладно, положим, трое — это понятно. Горыныч — это Горыныч. Трехголовый дракон. Главное — уживаетесь как-то, — Федор Иванович сел на плетеный стул, который откуда-то из-за колонны достал Гоша, и закинул ногу на ногу. — Значит, у нас есть Гоша — нулевка-ветеран моего собственного Поискового батальона, начинающий учитель, есть дракон Пепел, простой и понятный хищник с замашками доминантного самца и… И попаданец, верно? Я смотрю — ваш истинный облик очень схож с Гошиным, так? Хотя и выглядите лет на десять или пятнадцать старше. Вы — какой-то его потусторонний аналог?

— Пожалуй, можно и так сказать, — я все никак не мог поверить в здешнее утилитарное отношение к попаданцам. Типа — есть и есть, всяко бывает. Иногда, мол негры в Россию приезжают, иногда — уманьяр, иногда — попаданцы. Эка невидаль! — Меня зовут Георгий Серафимович Пепеляев, я тоже родился в Вышемире, тоже — историк, учитель. Тоже служил в Поисковом — только мы по склепам не лазали и упырей лопатками не кромсали. Мы занимались перезахоронением жертв Великой Отечественной войны и археологическими раскопками, в основном…

— Наслышан, — кивнул царевич. — Скверная история с этим германским менталистом, как бишь его… Адольфом Алоизовичем? Темный, да еще и менталист… Правда, что ли, под нож всех кхазадов пустил? Зря, зря, очень полезный народец.

Я почесал затылок. Ну, вот как ему объяснить всю историю Третьего Рейха в трех предложениях? Похоже, пациент-попаданец, который тут историю нашего мира рассказывал, тоже столкнулся с этой проблемой и изложил в вольной адаптации… Или он был из какого-то третьего мира? В конце концов — есть два, почему не быть третьему? Но царевич не стал акцентировать внимание на холокосте и нацизме, его больше я интересовал:

— И что же, как в вашем случае проходил процесс перемещения между мирами? Снова — шаровая молния? — Федор снял с себя халат со следами крови и повесил его на спинку стула, оставшись в опричном черном мундире без знаков различия. — Расскажете?

— Я лежал в больнице, умирал от целого букета болячек, — начал я. — Мне тридцать пять едва стукнуло на тот момент. Ко мне дети пришли, выпускники мои, прямо в палату. Большие молодцы, очень хорошие ребята… И я весь в трубках, под капельницей, почти овощ… Заело меня. Я сбежал. Выпрыгнул в окно, представьте, какая врачам подстава? В куче листьев нашел какой-то обломок то ли грабель, то ли еще чего, приспособил его как костыль и попер в сторону леса, хотел на пригорочке сдохнуть, на свежем воздухе… А потом услышал голос. Думаю — это был Малюта. Он привел меня на поляну, и я увидел большого белого дракона, раненого. Страшная рана, мне и представить сложно, чем можно так покалечить дракона…

— Щербец, — проговорил царевич. — Вот чем нанесли удар. Малюта хотел решить вопрос радикально — и столкнулся с Ягеллонами. И получил удар королевским мечом в грудь. Доигрался, старый. Но два великих артефакта — слишком много для одной истории… Тросточка-то ваша… Знаете?

— Да уж, знаю. Тоже, выходит, не случайно? — предположение было как минимум логичным.

Щербец — меч Пястов, первой польской династии, по наследству перешедший к Ягеллонам, конечно, штука наверняка мощная. Но копье Убийцы Дракона в куче мусора — это, как говорят литераторы, настоящий «рояль в кустах».

— Выходит, Малюта подсуетил. Так-то вам вряд ли его добить бы получилось, разве что — мгновенная трансформация и — зубками, зубками… — оскалился Федор.

Пепел тряхнул чешуйчатой клыкастой башкой, как большой пес, и сказал:

— ФУ, ЕЩЕ ВСЯКИХ СТАРЫХ ЯЩЕРИЦ Я НЕ ГРЫЗ!

— Теперь — внимание, вопрос: вы понимаете, почему именно в этот момент, именно в Великом Княжестве Белорусском, Ливонском и Жемойтском оказался нужен дракон? — спросил царевич. — Да еще и такой странный, как вы?

Честно говоря, в загадки мне играть не хотелось. Тем паче — игра шла по неизвестным правилам. Толку мне вилами по воде вазюкать, все равно он скажет то, что захочет! Но — не каждый день приходится с настоящим царевичем общаться, можно и попытаться произвести впечатление своим недюжинным интеллектом и аналитическими способностями.

— Исходить нужно из вселенского баланса и появления нужной фигуры на доске в нужное время на нужной клеточке? — поинтересовался я.

— Именно так у нас, на Тверди, все и устроено. Думается, на Земле — тоже, — кивнул царевич Федор. — Каждая фигура и каждый расклад — это шанс для всего мира выбрать тот или иной путь разрешения некой ситуации. И дракон считается хранителем статус-кво. Какой статус-кво вы хотели бы сохранить?

Я задумался. Что происходило со мной за эти полгода? В чем я преуспел? Чего добивался? Что именно завещал мне Малюта Скуратов-Бельский, личный-опричный дракон Иоанна Васильевича Грозного?

— Я — школьная училка, — на моих губах появилась усмешка. — И этим все сказано. Мне нравится, когда у детей есть шанс выбрать свое будущее. Мне нравится, что, независимо от расового, социального или финансового положения, любой ребенок может выиграть счастливый билет — и стать магом. В конце концов, никто не запрещает менять место жительства, получать образование в любом высшем или средне-специальном учебном заведении — хоть в сервитуте, хоть в опричнине, хоть в земщине. Мне не нравится, что все с ума