– У меня нет другой карты. Что вы… – Я осекаюсь, осознав, что мой громкий голос эхом отражается от высокого потолка комнаты и продавщица смотрит на меня. – Ладно, неважно.

Я сбрасываю звонок, кипя от негодования. Но нет никакого смысла злиться на безликий бюрократический аппарат банка. Это мой просчет, и винить я должен только себя.

Я выхожу из магазина сувениров и направляюсь по залам музея к двери на улицу. Как я объясню все это Стеф? Когда она узнает, сколько денег я тут потратил… Я быстро миную фигуру Брэда Питта и Мадонны, зал, полный фигур знаменитых фотомоделей, сгрудившихся вокруг смотрящей телевизор пожилой пары, – апокалиптическое зрелище, вбегаю в зал героев детской литературы и, бормоча себе под нос ругательства, огибаю пузатую фигуру Обеликса, а потом какого-то существа из диснеевского мультфильма. И только увидев рыжеволосого малыша, вставшего рядом с восковой фигурой Маленького Принца, чтобы бабушка его сфотографировала, я заставляю себя успокоиться. Эти французы такие сдержанные, такие вежливые. Цивилизованная размеренная жизнь – разве не этим я хотел насладиться вдали от суеты, царящей у меня дома? Цивилизованные воспитанные люди не носятся по залам музея, ругаясь себе под нос.

Кроме того, сейчас я здесь, и это последняя роскошь, которую я смогу себе позволить в нашей поездке, поэтому почему бы не получить от нее удовольствие? Я глубоко вздыхаю, замедляю шаг в зале французской истории и литературы и читаю надписи под инсталляциями: история католицизма, французская революция, великие научные открытия, создание знаменитых произведений искусства. Сколько же здесь крови! Жанна д’Арк, Жан-Поль Марат, горбун из Нотр-Дам, Варфоломеевская ночь… Войдя в зал, где из динамиков доносятся стоны и звон цепей, – эта экспозиция посвящена черному мору, чуме XIV века, – я с ужасом вижу фигуру в черном балахоне, поднимающую из припорошенной снегом сточной канавы мертвого, синевато-серого младенца. Хейден бы испугалась здесь, это несомненно. Интересно, бабушка и дедушка проведут рыжего мальчугана мимо этого зала или попросят его зажмуриться на пороге?

Посмотреть только на коня в центре этой полутемной комнаты: ноздри раздуваются, глаза распахнуты в ужасе! Я обхожу коня и вижу, что на нем восседает скелет, занесший карающий меч. Странно: в одном зале – Микки-Маус, в другом – всадник Апокалипсиса и умерший от чумы младенец.

В этом зале чувствуется какой-то неприятный запах, да и в целом тут душно. Я уже давно не вижу других туристов. И сейчас почему-то не могу отвести взгляда от пустых глазниц черепа Смерти. В них что-то светится. Думая, как же организаторам выставки удалось добиться такого впечатляющего эффекта, я поднимаюсь на цыпочки и тянусь к всаднику, стараясь не касаться коня. Огонь в глазницах разгорается все ярче, из белого становится оранжевым, потом багровым, и вдруг краем глаза я замечаю слева какое-то движение – там вспыхивает что-то желтое, словно пламя из глазниц перекинулось на тени в углу комнаты.

Я поворачиваю голову – медленно, слишком медленно, как будто сам воздух здесь сгустился, стал плотным, как кисель. Холодный порыв ветра взметает искусственный снег в сточной канаве, и в нос мне бьет запах разложения, доносящийся из глотки коня. Я не хочу смотреть на желтую фигуру в углу, но моя голова все поворачивается.

К ней.

Потому что я знаю.

Я смотрю ей в глаза.

Это Зоуи, она высокая и красивая, как ее мать. Как будто она не умерла.

Она открывает рот, собираясь заговорить, но я отвожу взгляд и заставляю себя пройти в следующий зал. Я чувствую, что она следует за мной. Мне не сбежать от нее.

Наконец-то, слава богу, я вижу табличку с надписью «ВЫХОД». Я толкаю дверь и оказываюсь в обычной ярко освещенной комнате с паркетным полом. В углу стоит красная кабинка для моментального фото, на столике громоздится груда рекламных листовок. В такой комнате не может появиться призрак. Да, он может обитать в стенах этого музея, среди всех ужасов и смертей истории, в этом царстве иллюзий. Но ему не пробраться в реальный, повседневный, банальный мир.

Я берусь за ручку двери, ведущей на улицу, обычной белой двери, и думаю, что если я сейчас увижу дедушку, бабушку и рыжего мальчугана, влюбленную парочку, итальянскую семейку или обычных прохожих на улице, то освобожусь от наваждения. Но тут дверь за моей спиной хлопает.

Она последовала за мной сюда.

Теперь она уже моего роста. Кроссовки с принтом Скуби-Ду скрипят на паркетном полу. Она улыбается. Ее глаза ничуть не изменились. Я раскрываю объятия, она подходит, и я прижимаю ее к себе. Она пахнет в точности как тогда. Как ее мать. Я опускаю ладонь на ее белокурые локоны и вдыхаю ее запах.

Она толкает меня в сторону фотокабинки. Я натыкаюсь спиной на панель, куда нужно бросать монетки. Кабинка лязгает от удара – значит, все происходит на самом деле.

Она сжимает мои пальцы, как делала всегда. Трется кончиком носа о мой нос.

– Ты убил меня, папочка. Tu m’as tué. Pourquoi, Papa?[24]

Ее дыхание отдает сладковатым запахом разложения.

А затем она целует меня – так, как целовала когда-то Одетта. Она посасывает мою нижнюю губу, а потом прикусывает ее.

– Ага. Ясно. Спасибо, Клара. – Марк расхаживает по гостиной, прижимая телефон к уху.

Беспокоясь, что он потратит все деньги, звоня Кларе на мобильный, я прошептала: «Закругляйся», но он сделал вид, что не услышал меня. По крайней мере, он пришел в себя после того, что так испугало его, когда он выходил позвонить в банк. Он оживился, как только я сказала, что теперь в квартире есть вай-фай, и сразу решил позвонить Кларе – возможно, этот звонок вообще был отговоркой, чтобы улизнуть от моих расспросов.

– И полиция говорит, что не может помочь? Ага. Точно. Да, я понял.

По его репликам я поняла, что Кларе так и не удалось связаться с Пети, а еще подтвердились мои подозрения о том, что полиция не станет этим заниматься. Учитывая, что никто не пострадал, отсутствие Пети не окажется в списке приоритетных дел для расследования. Я слушала, как Марк рассказывает Кларе об ужасном состоянии квартиры. В какой-то момент он дошел до описания волос, найденных в шкафу. По рассказу Марка все это казалось какой-то шуткой, занятным проявлением эксцентричности характера, а не чем-то кошмарным, что заставило его нагрубить мне и броситься на поиски мусорных баков. Клара что-то сказала, и он рассмеялся.

Я злилась все сильнее – что, если мы не сможем пополнить счет отсюда? – поэтому постаралась отвлечься и проверила свою электронную почту.

С сайта обмена жильем пришло стандартное сообщение – мол, они разбираются с проблемой, – и я уже собралась ответить, когда получила другое, совершенно нежданное письмо.

Несколько месяцев назад, ничего не сказав Марку, я отправила письма в некоторые зарубежные литературные агентства с вопросом, не захотят ли они представлять мою повесть, которую я написала для онлайн-курса по литературе. Ответов не последовало. Пару недель я навязчиво проверяла почту и твиттер-аккаунты агентств, а потом просто выбросила эту историю из головы. И вот теперь – письмо от литературного агента из Канады. Она специализировалась на продвижении детской литературы и просила меня прислать полный текст повести.