– А я и не про нее, – заявил Иван Арсеньевич. – Я про нашего Макария. Когда уж ты повзрослеешь, Макарий, а? Я уже устаю ждать, мне начинает казаться, что и не дождусь.

Духов ссутулился, промолчал. Погладил Барсу по загривку. Аля увидела, что его рука задрожала.

– Алеша, – режиссер повернулся к своему помощнику, – придумай подружке Макария подработку на две сотни. – Честная ты наша. И откуда только взялась такая.

Алеша взглянул в зеркало заднего вида на Алю.

– Ладно.

Три дня на конференции киношников в загородном пансионате Аля стояла возле административного здания с бейджиком на груди и показывала гостям, где какой корпус располагается, провожала при необходимости, раздавала листовки с расписанием лекций и фильмов, разносила подносы с закусками, бокалами, ночью помогала в уборке. На четвертый день после отъезда гостей двести долларов у нее были в кармане. Теперь все пятьсот собраны. Назад в Москву доехала на автобусе, отвозившем нанятых сотрудников. Добравшись до общежития, упала на кровать и сразу заснула.

Проснулась от громкого стука в дверь. Зевая, поднялась, подошла к двери, открыла. На пороге стояла комендантша. Ну все, выселяют. Последние дни Аля этого ждала.

– Соловьева, к тебе пришли.

– Кто?

Но комендантша уже развернулась и направилась к лестнице. Аля, как есть, в джинсах и пропотевшей белой блузке, заспанная, растрепанная и с подтекшей косметикой, нацепила шлепанцы, отправилась за комендантшей. Кто бы это мог быть? Духов? Но он бы поднялся сам. Над пролетами лестниц клубилась, кувыркаясь в солнечных столпах, пыль. Алиса Васильевна спускалась по ступенькам медленно, важно. Под тужуркой у нее была надета ядовито-зеленая блузка с фиолетовыми загогулинами, на толстых ногах переливались лакированные туфли со слишком большими для такого роста карлицы (ну почти карлицы) каблуками. Аля бы давно сбежала вниз, но заставляла себя не обгонять комендантшу, чтобы не злить ее понапрасну.

Вот и последний пролет. Алиса Васильевна обернулась и махнула рукой в сторону комнаты для занятий. На самом деле там никто никогда не занимался, хотя три стола со стульями и правда стояли, коты Алисы Васильевны любили на них спать. Аля заглянула внутрь комнаты. За одним из столов, выдвинув стул почти в проход, сидел Жуковский. Старомодно-новый серый костюм. Рыжие волосы тщательно причесаны. Пухлый портфель свисает с края стола. Жуковский опирался на него локтем, удерживал, дремал. Вот уж кого Аля никак не ожидала увидеть.

– Здравствуйте, Андрей Андреевич.

Очнулся, рассеянно кивнул, показал рукой – садись. Аля выдвинула стул, села напротив него.

– Ты решила бросить учебу? – спросил он, глядя вбок, на шкаф, за стеклом которого стояли учебники. Рядом со шкафом кто-то прислонил к стене несколько спинок кроватей. Противоположную стену подпирала стремянка. В комнате был даже умывальник, под ним стояло ведро с тряпкой, рядом – три швабры. На стенах висели плакаты, еще советские, по гражданской обороне – схемы, как надевать противогаз, как покидать горящее здание, делать искусственное дыхание.

– Ну, я… – Аля растерялась, она была не готова к этому разговору, так как до сих пор сама не осмыслила свои действия.

– Я как куратор вашей группы, – Два Андрея закашлялся, – хочу прояснить ситуацию, прежде чем… прежде чем… – Он посмотрел на нее прямо, рыжие усы дрогнули. – Ты, Соловьева, не сдала зачеты и экзамены, не… – Он закашлялся сильнее, достал из сумки термос, отвинтил бледными пальцами широкую крышку, налил в нее чай и быстро выпил. – На тополиный пух аллергия, – хрипло пояснил он зачем-то.

За открытыми окнами и вправду линяли тополя, и пух летел во все стороны. Много пуха скопилось и на подоконниках, он катался на сквозняке клочками шерсти огромного кота. Успокоив кашель, Жуковский закрыл крышку, поставил термос – прям-таки литой снаряд, боеголовку – на парту.

– Я должен узнать, какова причина твоего решения. Не произошло ли что-то… не случилось ли что-то с тобой… какого-то события, которое…

– У меня все хорошо, – оборвала его мучения Аля.

Зачем он приперся? Два Андрея явно не из подвижников, студентов он презирает, а себя очень любит. Аля едва сдержалась от смеха, вспомнив вдруг, что у Жуковского есть специальная щеточка, на переменах он перед зеркалом расчесывает ей усы и, довольный, глядит на свое отражение.

– Тогда почему не ходишь на занятия?

Странный вопрос, если учитывать, что семестр уже закончился.

– Стало неинтересно.

– Вот так – вдруг?

– Да. – Аля пожала плечами.

– Осенью в первом общежитии был инцидент. Парень, Эдик Диков, вот так, как ты, прекратил ходить на лекции, тренировки. А потом выбросился из строящегося корпуса. Было расследование и оказалось, что однокурсники над ним издевались. Я его знал немного – отличный студент. – Жуковский сжал губы, рыжие усы снова дрогнули. – Мог достигнуть многого, пойти в науку.

– Да, я слышала про этот случай. Но со мной ничего такого не происходит, Андрей Андреевич, никто меня не травит.

Откуда-то с лестницы донесся хохот, шум бегущих по ступенькам ног, крик молодым басом: «Гуляе-е-ем сегодня!»

– Если у тебя все-таки что-то случилось, – избегая глядеть на нее, сказал Жуковский, – то ты можешь взять академический отпуск…

– Да, я знаю.

– …И потом продолжить обучение. Иногда молодые люди, девушки в твоем возрасте поступают неразумно, недальновидно. В частности, бросают учебу. Я думаю, что иногда стоит закрыть глаза на настоящее и посмотреть в будущее. Да, я так считаю. Держать в голове будущее, тогда будет проще справиться.

У него стрелки на брюках. Острые, ровные, идеальные. Часы на руке начищенные. А над коленом жирное пятнышко. Щека с одного бока как следует не пробрита. С портфеля свисает чей-то приставший волос – золотится на свету. Кто за Жуковским ухаживает? Жена?

– А как же «Не тревожьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам позаботится о себе»?

– Ты попала в секту? – Жуковский оживился. – Мы недавно вырвали одну девушку из лап свидетелей Иеговы…

– Да нет, ни в какую секту я не угодила.

– Может, какое политическое движение…

– Андрей Андреевич, у меня правда все в порядке. Я просто поняла, что учитель истории – это не мое.

Он помолчал, обдумывая, видимо, то, что услышал, потом спросил:

– И что ты планируешь дальше? Работать или в другое место учиться пойдешь?

– Наверное, работать.

– Уже знаешь где? – На конце фразы он снова закашлялся. На этот раз сильно. Чай из термоса не помог, и Жуковский торопливо подошел к раковине, умылся, высморкался. Вытерся носовым платком. Постепенно дыхание его, сделавшееся было сипящим, успокоилось, утихло. Кран до конца он не закрыл – и тяжелые капли размеренно и важно плюхались об эмаль раковины.

– Вот что, Соловьева. Советую тебе хорошенько подумать.