Джованни Примо было двадцать пять, он состоял в труппе передвижного цирка и развлекал публику тем, что копировал зрителей: вызывал любого желающего из зала, заходил вместе с ним за ширму и выходил уже с его лицом. Полуграмотные крестьяне крестились и шептали молитвы. Видимо, Примо знал, какую реакцию могут вызвать такие перевоплощения, потому что неоднократно во время выступления упоминал, что это просто иллюзия. Фокусы. Но я сразу понял, что это та самая удача, которая так мне нужна.

Конечно, я попытался познакомиться с ним. Представился его поклонником. Сказал, что хочу исследовать его дар, вернее, попытался объяснить это на своём несовершенном итальянском. Примо оказался не слишком образованным, но приятным молодым человеком. Сначала он пытался говорить то же, что и на своих выступлениях: его умение всего лишь обман зрения, иллюзия, фокус. Но я не сдавался. Мы пошли в кабачок, распили кувшин домашнего вина, потом ещё один. Постепенно Джованни расслабился и проболтался. Оказалось, что он начал свою карьеру иллюзиониста не так давно. Несколько лет назад он работал подмастерьем в ювелирной мастерской. Вскоре ему доверили работать с серебром, и вот тогда он заметил в себе некие странные особенности, а именно умение менять внешность. Поначалу его это напугало, но потом он решил воспользоваться этим новым умением.

Сейчас я уверен, что Джованни был прирождённым аргом, а контакт с серебром просто спровоцировал его природные свойства. Тогда я рассказал ему всё: про исследования, опыты, лабораторию. Он слушал внимательно. А потом спросил, зачем мне всё это? Чего я хочу добиться? Тогда я и сам не знал конечной цели своих исследований. У меня было мало объектов для каких-то выводов. Да и генетикой я тогда ещё не занимался. Я думал, всё дело в свойствах крови. Одним из признаков аргирии является серый оттенок кожи. У некоторых рабочих с рудника лица были серые, словно у чертей в преисподней, однако свойства к перевоплощению не появлялись, у кого-то, наоборот, серый оттенок проявлялся лишь чуть-чуть, но зато была способность к преображению. Исследования крови тоже мало что дали. Я только выявил зависимость количества серебра в крови от цвета кожи. Чем больше серебра, тем серее кожа. Но у того рабочего, что мог превращаться в соседа, серебра в крови было чуть выше нормы, и только. Я понимал, что разгадка где-то рядом, но не мог нащупать её.

И вот я встретил Джованни. Его лицо было обычным. Я бы сказал, чересчур бледным для итальянца. Волосы также были ни темны, ни светлы. Вот как у тебя, – Стропалецкий показал на Лику. – Тогда я ещё не знал, что все арги, в принципе, в обычном состоянии имеют не слишком яркую внешность. Джованни с любопытством выслушал мою теорию, но и только. Идея стать моим подопытным кроликом его не вдохновила. Он был вполне счастлив, живя своей кочевой жизнью. Выступления давали ему средства на безбедную жизнь и возможность путешествовать.

Всё решил случай. Один из артистов цирка повредил ногу на тренировке. Я помог ему, наложив повязку и дав обезболивающее. Хозяин труппы, синьор Дольче, узнав, что я врач по профессии и не имею работы, тут же предложил мне поехать вместе с ними по стране. Конечно, я согласился. Сейчас я думаю, что это было счастливейшее время в моей жизни. Мы ездили по Италии, давали выступления, Джованни постепенно стал доверять мне и, наконец, разрешил проделать над ним некоторые манипуляции. Я обзавёлся походным набором колб и реторт для исследований. Конечно, кочевой образ жизни не давал проводить опыты в полном объёме. Но потихоньку я всё же двигался к цели. Восстановил по памяти свои записи, что-то добавил, уже имея новый материал… – внезапно профессор прервал рассказ и вышел из комнаты.

Матвей пожал плечами, как бы говоря, что сильно сомневается в рассказе Стропалецкого. День неумолимо катился к вечеру. Лика прикинула, что из дома Гривцова они вырвались где-то около пяти. Значит, сейчас примерно часов семь или около того. Без привычного телефона в руках, служившего и часами, и навигатором, и справочником, она чувствовала себя не в своей тарелке. Ещё её терзала мысль, что она втянула в свои дела Матвея. Он не обязан её защищать. Мало ли что они вроде как дружат уже столько лет, но ведь дружба эта больше виртуальная. Может, он сейчас сидит и клянёт её на все лады, за то, что влип в такую историю.

– Да, не грусти так, – улыбнулся Матвей, видя её понурое лицо, – всё будет хорошо.

Но тут профессор вернулся, неся в руках металлический квадратный чемоданчик, поставил его на стол и, срывающимся от волнения голосом, сказал:

– Я, конечно, не смею настаивать, но если вы соизволите… Если бы вы сочли возможным… Мне надо всего несколько грамм. Это для науки. Вы должны понимать. На карту поставлено многое, – он поднял крышку.

Лику передёрнуло. В чемоданчике рядами стояли колбы и прочие медицинские штучки.

– Нет! – выкрикнула она, прежде чем осознала, что это. – Не буду я вашим подопытным образцом. Ещё чего!

– А я, между прочим, вам жизнь спас, – с укоризной сказал профессор. – И не сегодня. Вернее, сегодня тоже. Но тогда, шесть лет назад, я обеспечил вам возможность вырасти в неведении. Если бы я не настоял на ношении линз, вас бы наверняка нашли агенты Бореуса.

– Да кто такие эти агенты? Что вы всё загадками говорите?

– Действительно, – поддержал её Матвей, – сначала расскажите нам всё, потом будете иголками тыкать.

– Не будет! – с вызовом ответила Лика. – Ещё чего. То эти хотели меня на части попилить, теперь вот ещё и тут кровь требуют.

Стропалецкий уткнулся лбом в сложенные замком руки и молчал почти целую минуту. Потом вздохнул.

– Простите, просто эта часть самая тяжёлая. Но я всё же продолжу. В одна тысяча девятьсот двадцать втором году я понял, что зашёл в тупик в своих исследованиях. Кем я, по сути, был? Простым земским врачом, с богатым практическим опытом лечения хворей и несложных травм, и всё. Но я старательно изучал кровь и всё, что с ней связано. Генетика в современном понимании только зарождалась. Мне очень хотелось обсудить с кем-то феномен серебряной крови, и я написал одному австрийскому учёному, который работал в интересующей меня сфере. Мы встретились в Риме на одном из учёных симпозиумов, и я подробно рассказал ему о Джованни, о его необычных свойствах и о том какие выводы сделал. Он, казалось, не выразил особого энтузиазма, вероятно, решив, что мои слова из области фантазий. Я просил, чтобы он приехал и сам убедился в моих словах, к тому же скоро наш цирк должен был выступать недалеко от Неаполя, но уехал ни с чем. Вскоре произошло событие, которое должно было послужить мне предупреждением. Но я был так слеп тогда.

Неаполь встретил нас доброжелательно. Джованни, как обычно, был звездой программы. На одном из концертов я заметил среди публики хорошо одетого господина. Он был в дорогом пальто и широкополой шляпе, с тростью в руках. Появился он и на следующем выступлении. Потом я видел его, беседующим с Джованни. Конечно, я спросил его потом, о чём был их разговор. Джованни сказал, что это просто поклонник. «Правда, – добавил он со смехом, – немного странный. Его интересовали мои глаза. Он сказал, что никогда не видел таких красивых глаз». А ещё он сказал, что мужчина в шляпе посветил ему в глаза фонариком. Но тогда я не придал этому никакого значения. Тогда я не знал, что глаза аргов выдают их, если знать, как смотреть.