Стеклянные валуны на дне отражали плавающую рыбу и водоросли. Когда старик был тогда таким же маленьким, как Эрик, то задерживал дыхание и нырял на дно, стараясь разглядеть в кривом стекле свое лицо. Сплавленные бока гигантских валунов кольцевали пучки солнечных лучей, преломленные гладью воды. Каждый раз он видел разные отражения, все как один перекошенные и искаженные.

— Мне нравятся собаки дайонг, они мягкие и едят у меня из рук, — улыбнулся Эрик, шмыгнув веснушками на носу.

«Ты наивен, малыш. Ты еще не можешь распознать в чужих глазах злость, пытливость и страх. Ты не должен любить этих собак, а должен бояться. Однажды они окружили меня, загнав стаей к скале. Тогда в отражениях стеклянных валунов появилось три глубоких шрама. Но таких воспоминаний у тебя нет. Может, зря?»

Подул мягкий ветер — далекий бриз с моря, потерявший наглую терпкость и соленый запах. Высокая трава по ободу озера дрогнула.

— Держись подальше от этих зверей. Они дружелюбны только до тех пор, пока в твоих руках мясо, — это то, что старик сказал вслух.

— Я просто все время буду носить им гостинцы.

— Однажды тебе не хватит гостинцев и тогда… — старик задумался, стоит ли учить мальчика врать больше того, что он уже умеет. Наивность — ценный дар, но она тает рядом с хитростью.

— Что тогда? — ветер колыхнул рыжие кудри на голове Эрика, — Что случится, если в моих руках не окажется мяса?

— Ты перестанешь доверять и научишься распознавать взгляды.

Все они отличались от него, как близнецы из одной утробы. Сколько не одевай их в одну одежку, насколько бы ни были одинаковыми их лица, близнецы все равно будут оставаться разными. Похожесть — главный критерий, по которому сознание может найти себе дорогу в новый дом. А еще естественный рост, будто он родился и жил настоящий человеком. Только к двенадцати годам сознание созревало для новых попыток… и препятствия ему были не нужны. «Ты другой», — сказало он однажды первому юноше, который должен был его принять, и старик даже не заснул в тот раз. Но когда все же удавалось…

Иногда ему казалось, что его сознание обретает новый дом, мысли перекочёвывают в другую голову, они смазываются, ведомые неудержимой силой. Все вокруг превращается в хаос, а потом в бездну. «Такова дорога до нового пристанища», — ликовал старик в горячечных снах. Лихорадочный бред сменялся на мечты. Ему грезилось, как он просыпается, сжимая и разжимая маленькие пальцы. Потом делает вдох молодой, почти вечной грудью и не сожалеет о будущем. А на кушетке рядом с ним лежит большое старое тело, которое уже давно пахнет тленом. В этот момент он просыпается во второй раз. В том самом теле — старом, над которым нависает смерть.

Они не похожи, потому что дом не тот. Это лишь иллюзия, и иллюзия плохая. Старик мог взять такой же остров, создать похожее озеро и сплавить стеклянные камни на дне, мог завезти собак дайонг и кормить их мясом каждый день, даже запах моря вокруг острова он мог сделать таким же, как раньше, но он не мог сделать Марс Землей. И это будет не тот остров и не то деревянное ранчо. Фальшивка. Обман. И все его мальчики — тоже обман. Путь на родную планету ему был закрыт больше сотни лет назад, когда он отказался подчиниться условиям Конфедерации. Он все убеждал себя, что не время скалиться на прошлое, но красно-синие закаты Марса убеждали его в обратном.

Старик давно перестал быть рыжим, покрыв голову белым снегом. Хоть так. Еще пару десятков лет и ему не останется ничего, кроме париков или полностью лысой головы, покрытой старческими пятнами. Тело уже давно с неохотой принимало все преобразования, начав воротить нос от чипов, биокоррекции и желания предотвратить неизбежное. Но оно реагировало на физиологическое восстановление, а потому старик не терял надежды. Разглядывая своих Эриков, он испытывал тоску по детству. Рыжие локоны, огибающие оттопыренные уши, россыпь веснушек по белоснежным широким щекам, маленькие пухлые губы, словно сложенные для поцелуя матери — все это когда-то было им. Даже сейчас они с Эриком одеты одинаково — в холщовые штаны, простые рубахи и соломенные шляпы. У него было хорошее детство. Это было давно.

Старик добавил голограммам четкости и сделал звук погромче, чтобы отвлечься от воспоминаний. Раньше они были светлыми, но приобрели вкус горечи, когда совсем отдалились.

— Тут я согласен. «Бельтрес» — демонстрация силы. Она хочет вывести нас на отчаянные поступки… или заставить согласиться на ее условия.

— Условия? Поиграть в ее загадки? Ты снова лопочешь какой-то бред.

— Вот именно — бред. Ты уже повторил это несколько раз. Нэнсис этого и добивается. Чтобы мы думали, что это все бред.

— А что же еще? — Койл как всегда выходил из себя. Слишком гневливый. Плохое качество для руководителя.

— Не знаю, — Брендан снова проявил рассудительность.

— А что говорит «Маррет»?

— Нейросеть не может решить со стопроцентной точностью…

— Но хоть с какой-то она может?

— Пятнадцать процентов, — вмешалась в разговор Томина, — Этого мало даже для составления меню на ужин. «Скайблок» гораздо сильнее «Маррета», он подчищает данные так, что Нэнсис не оставляет почти никаких следов. Только обрывочные воспоминания, кое-что из записи камер… но не больше. Остается слишком мало информации… Земля понимает, что нейросети нельзя давать данные, чтобы лучше анализировать ее действия. Стремления Нэнсис остаются только в памяти людей.

— Которую старательно уничтожаем мы, — прыснул Койл.

— Пустая память… и никакой информации. Она похожа на призрак…

— Не добавляй ей прозвищ, Брендан, — устало огрызнулся Койл.

— Мальчик, — прошептал старик, но мальчик все равно его услышал. — Прояви меня.

Эрик улыбнулся, радостный сделать что-то для старика. Он перенес голограмму на расстояние примерно в две сотни миль.

— Время, — сказал старик громче, и все повернули головы в его сторону. Он сидел на песке, но за сотни миль уместился в воздухе, рядом с кадкой раскидистого фикуса. — Нам нужно время, — (уж в этом-то он знает толк). — Союз наконец-то ушел. Не было в нем уже никакого смысла… нас ничего не удерживает. Дроидов стало тридцать процентов от населения за каких-то десять лет. Они не расходуют кислород и не боятся перепадов температур. Они останутся жить, даже когда гравитаторы выйдут из строя. — Старик отдышался, давно не привыкший говорить много слов. — Так уж получилось, что они лучше нас… они наша сила и наше будущее. Когда их станет больше, никакая Земля нас не одолеет. Нам просто нужно время. Земля хочет отобрать его у нас.

— Но почему