она начала действовать только сейчас? — вспыхнул Койл. — Двадцать лет молчала!

— Двадцать лет назад у нас не было телепортов.

Какой же он все-таки глупый, этот Койл. Ему исполнилось пятьдесят по марсианскому календарю, а спеси в нем столько же, как и в пятнадцать. Старик уже не помнил, кто он ему. Внук, правнук или праправнук, или быть может внучатый племянник, из тех, чей отец заграбастал одну из внучек его покойной сестры. Койл так и не понял, что телепорты для Земли представляют большую опасность, чем дроиды. Большую, чем взрыв десяти тормовых бомб прямо в центре Йеллоустоуна. Телепорты — живая вена, шелковый путь, который принесет Марсу безмерное процветание. Скоро Марс оставит Землю далеко позади и превратит ее в свою колонию. Сын станет командовать матерью. А старик получит вечную жизнь.

Им нужно время.

— И кто пойдет за ней после нападения на «Бельтрес»? Да никто!

«Помолчи, Койл. Помолчи и послушай».

— Томена, объясни ему, — сказал вслух старик. Он не стал просить Брендана, потому что Койл не будет его слушать. Он всегда завидовал, что тот рассудительней его. Что старик любит его больше… к тому же, Томена разбиралась в цифрах.

— Соцмониторинг показывает, что семь процентов одобряет ее действия, — коротко сказал Томен.

— Семь процентов — жалкие крохи! Остальные ее ненавидят.

— Остальные относятся настороженно к роботизации и киборгизации, — возразила Томена, — А от любви до ненависти — один шаг. При Союзе шла мощная антипропаганда. Люди боялись изменений до колик в животе. Десять лет — слишком маленький срок, чтобы все забыть. Старое поколение еще не вымерло.

— Хочешь сказать, что нужно помочь ему? — усмехнулся Брендан.

— С ума сошел — убить половину планеты? — Койл посмотрел на Брендана дико. Он никогда не понимал сарказма.

— Томена хочет сказать, что чем дольше Нэнсис нависает над умами людей, тем сильнее они вспоминают свои страхи, — сказал старик, омыв пару раз ладонями ноги. — И чем дольше это происходит, тем больше люди перестают дорожить своими теплыми диванами.

— Не очень приятное положение, — пояснил Брендан, тряхнув полами пиджака. Он переплел белые пальцы под подбородком, уложив на них рыжую голову.

— И что дальше?

— Она вынуждает согласиться на ее игру, — задумчиво проговорил старик.

— Никакой игры! Найти и раздавить ее чертову башку. Слишком долго засиделись в стальной коробке эти мертвые мозги, — непримиримо отрезал Койл. — Повстанцы постреляли нас, как слепых щенков. Это не демонстрация силы, это демонстрация нашей слабости. Плевала на нас Земля, и хочет сделать так, чтобы и народ на нас тоже плевал. Граждане уважают только силу. Нужно объявить план перехват и уничтожить сопротивление.

— И как же ты собираешь сделать это, если у него возможности Земли? — спокойно спросил Эльтас.

— Тогда нужно разобраться с Землей, — прыснул Койл, и Брендан удрученно покачал головой. — Не смотри на меня так, Брендан. Если на то пошло, другие колонии нас поддержат.

— Ну ты и идиот, Койл, — сказала Томина и Койл посмотрел на нее волком.

— Сначала нужно доказать, что сопротивление их рук дело. Все, конечно, и без того это знают, но без официальных доказательств никто и пальцем не пошевелит. А доказательств у нас нет, — Эльтас оставался спокоен, по-старчески безмятежен. — И вот, ты объявляешь войну целой планете, у которой ресурсов втрое больше чем у нас, не говоря уже о технологиях… Так уж повелось в нашем мире, что прав тот, кто строит из себя жертву. А виноват тот, кто напал первым. Единственное, что может нас спасти — открытое нападение Земли на Марс.

— Она этого не сделает, — усмехнулся Брендан. — И дело даже не в колониях, а в общественном порицании самих землян. Земля слишком сильно раскормила их демократией.

— Вот именно. Земля не объявляет нам войну, чтобы сойти за жертву. Поэтому ковыряет нас сопротивлением и кусает в спину, как крыса, — Эльтас согнал мохнатые седые брови на переносицу. — Даже без показательной трагедии некоторые колонии встанут на сторону Земли, если дойдет до горячего. Потому что зависят от нее. А здесь… вариантов не так много, да ведь, мой мальчик? Койл, скажи мне, готов ли ты развязать войну с Землей и понести за это ответственность?

Койл покраснел, вылупив глаза, и выдавил из себя ответ нехотя:

— Нет.

— Тогда помолчи.

Вот и настает то время, когда они перестают почитать его. Начинают возражать, перечить, брать на себя ответственность, на которую не имеют никакого права. Ворох детей, внуков, правнуков, таких далеких, что даже тесты путаются в их принадлежности к ведущей генетической ветке… старик поймал себя на мысли, что начинает отбирать людей в совет директоров не по генетике и навыкам, а по внешности. Койл яркое тому подтверждение. Он самый рыжий. До красноты, до ряби в глазах, а когда появляется на солнце… Он больше всех похож на Деррелов. Больше всего похож на него. К сожалению, не по взгляду на этот мир, а только по внешности. Может, он просто недостаточно стар? Ему бы его глаза…

Глава госкорпорации «Голем» подумал, что становится слишком сентиментальным. Вскоре к голосу Койла прибавится еще пара рыжих глоток, потом их станет на десяток больше, они будут кричать, напоминая ему о старости. Иногда Эльтар Деррел чувствовал себя дряхлым королем на каменном троне, которому уже неподвластна его свита. Родись он в средневековье, все бы терпеливо ожидали его смерти, шушукаясь за спиной и наяву растаскивая треснувший трон. А однажды, в туманное сумрачное утро он бы уже не смог встать с постели и умер, хотя мог бы прожить еще много лет. Рядом, на тумбе около кровати стоял бы его вечерний чай, справленный хорошей порцией яда. А под ядом ночной горшок, в который он так и не успел сходить…

Поменялось ли что-нибудь с тех пор? Их слишком много… Право наследования уже давно не принадлежало первенцу. Тем более, что он давно мертв. Его мальчик… настоящий мальчик, живой. Не Эрик. При воспоминаниях об умершем от старости сыне на глазах Эльтара наворачивались слезы.

Время ли предаваться воспоминаниям? После его смерти начнется грызня, грозившая потопить «Голем», так и не построив новый мир. Пока жив Эльтар, пока его слушают, есть хоть какая-то иллюзия стабильности. Такие как Брендан и Томена понимали это, такие как Койл — нет.

Но сейчас не средневековье, и у него есть еще кое-что, кроме титула.

— Койл, МАЛЬЧИК МОЙ, — ласковым голосом обратился старик, насколько мог при его хрипоте. — Сколько тебе лет?

— Пятьдесят один, — сдвинул брови Койл. Он нервно сглотнул.

— Не забывай, что ты жив только благодаря мне.

Он озаботился этим, как только ему перевалило за