— Что это? — полоснула его взглядом.

— Открой, — коробочка всё же коснулась моих пальцев.

Я медлила. Знала, что должна вернуть коробку обратно, что бы там ни было, но знала — он настоит.

Только никаких подарков принимать я не собиралась. Хватило и вчерашнего белья. Вначале дорогие подарки, а потом… Какой бы дурой я ни была, ввязываться в это не собиралась. И в зависимость от этого мужчины вступать я тоже не собиралась, хотя противостоять ему и было невозможно.

Всё же сняв крышечку, я развернула шуршащую бумагу. В коробочке лежал тонкий шёлковый шарф. Коричневый, с ненавязчивым цветочным узором, и мягкие кожаные перчатки ему в тон.

— Ты решил сменить направление? — вернув крышку на место, осведомилась я.

Положила коробочку на сиденье между нами.

— Тебе не понравилось? — он смотрел на меня всё так же — внимательно, изучающее.

Я немного помолчала, потом ответила честно:

— Понравилось, Демьян.

И шарф, и перчатки в самом деле были великолепными. Такими же великолепными, как и эта машина, как и всё принадлежащее Терентьеву. Как и сам он, черт возьми!

— Но это ни к чему. Что ты от меня хочешь? Скажи, Демьян. Чего тебе от меня нужно?

На этот раз с ответом не торопился он. Так мы и ехали в тишине с полминуты, пока Лексус не остановился у калитки. Я тут же выглянула в окно. Воспитательница в окружении уже одетых детишек стояла на улице и ждала припозднившихся родителей.

Пару раз случалось, что Соню я забирала самой последней, но сейчас помимо неё во дворе было ещё несколько ребят.

Пальцы мои легли на ручку, и я уже собиралась выйти из машины, но прежде, чем сделать это, снова посмотрела на Демьяна и повторила вопрос:

— Так зачем я тебе? Чтобы потрахаться или ради интереса? Что тебе от меня нужно? Секс?! Или что-то ещё?! Что, Демьян?!

— Я ещё сам не решил, — мы смотрели друг другу в глаза. Голос его звучал размеренно, спокойно. — Как сделаю это, ты узнаешь.

Я почувствовала раздражение и какой-то странный, неприятный укол внутри. Слова его вызвали горький осадок и раздражение.

— А ты уверен, что я захочу тебя слушать? — я снова попыталась открыть дверцу, но она оказалась заблокированной. — Открой.

— Тебе придётся, — он протянул руку и, коснувшись моего подбородка, провёл пальцем по губе. — Выбора у тебя нет.

— Открой дверь, — процедила я, резко отдёрнув голову.

Демьян слегка кивнул водителю, и дверь тут же разблокировалась. Я поспешила отворить её, однако Демьян снова меня удержал.

— Когда решишь, тогда и будем разговаривать, — бросила я, пытаясь высвободить руку.

— Я решу тогда, когда пойму, что ты из себя представляешь, — сдержанно и холодно произнёс он, сжав моё запястье сильнее. — Пока представления о тебе у меня весьма противоречивые. Но запомни, Дарина, я тебе уже сказал — вранья я не переношу. Не пытайся притворяться и играть. Я всё равно пойму это.

— Считаешь, мне это нужно? — я всё-таки открыла дверцу. — Ты забыл, что сам лезешь ко мне в жизнь? Сам пытаешься… — я повысила голос, но предложение не закончила, ибо не знала толком, что конкретно он пытается. Вместо этого выскользнула из машины.

— Только после того, как ты влезла в мою, — он вышел следом за мной.

В расстёгнутом пиджаке, свитере, стоял возле машины, положив руку на верх дверцы.

— Поэтому прекрати истерику. Тебе это не идёт. Ты слишком красива для безобразных сцен. Иди за дочерью. — Посмотрел в сторону двора, потом на меня. — Я жду тебя тут.

Отбежав вперёд на несколько метров, Соня нетерпеливо оглянулась на меня.

— Спасибо, — поспешно поблагодарила я воспитательницу, аккуратно держа полученный от неё только что рисунок дочери.

— Не оставляйте это просто так, — улыбнулась она и плотнее укуталась в пуховик.

К вечеру похолодало, от ветра кончик носа у неё покраснел, но говорила она без усталости и раздражения. Всегда доброжелательная и внимательная, она и сейчас проявляла живое участие, хотя знала Соню всего-ничего.

— У вашей дочери талант, Дарина.

— Да…

Я даже немного смутилась. Наша прошлая воспитательница из частного детского сада пару раз говорила мне о том, что Соня для своего возраста достаточно хорошо рисует, но никогда не уделяла этому такого внимания. Поначалу я вставляла принесённые ею из сада картинки в рамочки, но Эдуарду это не нравилось, и мне пришлось снять их.

Калитка открылась, и на территорию зашла ещё одна мамочка. Попрощавшись с воспитательницей, я взяла дочь за руку. Маленькая ладошка тут же потонула в моей, и я сжала пальчики, спрятанные в перчатку.

— Тебе нравится рисовать? — будто невзначай спросила я, когда мы шли по дорожке.

Соня как будто задумалась. Я заметила, как она хмурит крошечные бровки, почувствовала, как шевельнулись её пальчики.

— Нравится, — наконец ответила она и сама потянулась к ручке калитки, чтобы помочь мне открыть её.

Когда-то я тоже любила рисовать, но со временем это забылось, потерялось. Какое там рисование в нашей никудышной школе, где порой и учителей по основным предметам не было по несколько месяцев? Вдруг мне вспомнилось, что, когда я училась в пятом или шестом классе, у нас открыли Изостудию, и я, совсем ещё девчушка, с восторгом рассказывала об этом маме.

— Ты бы лучше читала больше, — ответила тогда она строго. — У тебя с биологией проблемы, про математику я даже говорить не хочу. Садись делать уроки.

Изостудию закрыли буквально через месяц, но на несколько занятий сходить я всё-таки успела, даже несмотря на то, что мама не одобряла этого. Работавшая в той самой школе учителем географии, она знала всё о моих достижениях и промашках. Как бы много она мне ни дала, как бы тяжело ей ни было одной поднимать меня, порой это было невыносимо. Постоянный контроль, маленький посёлок, однокомнатная квартира, где всё, что было у меня личного: кровать и тумбочка, отгороженные ширмой.

Не успели мы выйти за территорию сада, я увидела Демьяна. Стоя возле машины, он говорил с кем-то по телефону и смотрел на нас. Я замедлила шаг. Не знала, стоит ли подходить к нему, стоит ли разговаривать с ним и садиться в его машину.

Ветер, холодный, злой, швырнул под ноги шуршащие листья, клубящееся тяжёлыми набухшими тучами небо висело так низко, что казалось, вот-вот обрушится. Закончив разговор, Демьян убрал телефон и пошёл нам навстречу.

Соня сильнее сжала мою руку, и я, мельком глянув на неё, ободряюще улыбнулась.

— Кто это? — спросила она громким шёпотом.

Гости у нас с Эдуардом бывали крайне редко. Тем более, мужчины. Не знаю, были ли у мужа друзья — мне он об этом не рассказывал, а сама я не спрашивала. Пару раз он приходил с «нужными людьми», но делалось это скорее для того, чтобы невзначай показать, насколько хорошо устроена наша семья. В эти моменты я выступала в роли милой гостеприимной хозяйки, подающей чай, но дела до меня никому не было, до Сони и подавно. И если привыкшая к воспитателям, к Светке, с женщинами она вела себя более или менее свободно, при мужчинах становилась совсем стеснительной.