— Представляю, — кивнул Михашир.

— Нет. Не представляешь. Я сам не представлял до недавнего времени. — Рикатс с яростью, до хруста пальцев сжал кулаки. — Но в одном ты прав, сегодня я наконец-то взял эту армию за глотку и пусть от меня отвернется Скорпион, если теперь выпущу. Разве что мертвым… а это пока еще остается достаточно вероятным исходом. Ладно, рассказывай, зачем меня разбудил. Что так скоро сумели выпытать наши палачи?

Михашир осторожно выглянул из палатки, сложно ожидая там увидеть подосланного шпиона.

— В общем-то, им не пришлось прилагать особых усилий. Никто из караула обоза и не думал скрывать увиденного ночью.

Рикатс недобро усмехнулся.

— Ну, на это я пока не спешил бы ставить. Уверен, что они рассказывают правду, но не поручусь, что всю правду. Так что они говорят?

— Тебе это не понравится. — Михашир тяжело вздохнул.

— Да? — Рикатс озабоченно похлопал глазами. — Тогда, знаешь что, не рассказывай мне ничего. Не хочу расстраиваться!

Михаширу потребовалась добрая дюжина секунд, чтобы понять, что над ним откровенно издеваются. Еще через секунду он понял, что начальник на взводе и вот-вот взорвется. Сделать следующий шаг в своих умозаключениях было совсем просто. Михашир заговорил очень быстро, стараясь выложить сразу всю информацию.

— Все караульные в один голос говорят одно: продовольствие сожгло небесным огнем. Густой огненный дождь пролился с неба прямо на обоз, все длилось считанные мгновенья. Дождь начался внезапно и так же внезапно прекратился, но к тому моменту полыхало уже так, что нечего было и думать пытаться тушить. Впрочем… караульным это и в голову бы не пришло. Как ни крути, более явного знака свыше трудно себе представить.

— Ничуть не трудно! — фыркнул Рикатс. — Боги могли уничтожить меня, тем самым лишив армию единственного человека, пользующегося головой по прямому назначению. Но раз они этого не сделали…

Михашир истово поднес ладонь ко лбу. Этот Рикатс… С ним пообщаешься, глядишь и сам в богохульство скатишься.

— Да, твоя любовь к самому себе мне известна, — сдержанно сказал он. — Но и ты должен понимать, если боги сожгли наш обоз… Значит, они на стороне Глаза.

Рикатс выругался, длинно, смачно и витиевато.

— Я скажу тебе одну вещь, Михашир. Конечно, не в силах человеческих постигнуть замыслы бессмертных богов, и все такое… Но боги — они всегда на своей стороне.

Михашир отпрянул от друга, словно узрев на его месте самого страшного из демонов Оборотной стороны мира. Одними губами вознес мольбу ко всем двенадцати богам. И только после этого заговорил, метнув в Рикатса гневный взгляд.

— Опомнись, Рикатс! Подумай, что ты говоришь… о ком ты говоришь!

— Это ты опомнись, Михашир! — Рикатс вскочил на ноги, нависнув над другом зловещей тенью. — У нас тут война, знаешь ли, и я собираюсь ее выиграть! По большому секрету скажу тебе, что сейчас я ближе к этому, чем пару часов назад. Несмотря на сгоревшее продовольствие… нет, демоны меня раздери, благодаря сгоревшему продовольствию! А тебя я прошу не мешать мне, а лучше — хоть немного помочь. Я могу на тебя рассчитывать?

Михашир задумчиво смотрел на Рикатса, застывшего в неудобной позе — низкий свод палатки не позволял ему выпрямиться в полный рост. Слова начальника выглядели болезненным бредом, возможно, он сошел с ума? Но если так, разве Михашир, как верный подчиненный и старый друг не должен последовать его примеру?

— Хорошо, Рикатс, — Михашир сам удивился твердости своего голоса. — Что ты от меня хочешь?

Рикатс, словно получив долгожданный сигнал, опустился на землю. Одной рукой он порывисто обнял друга за плечи.

— Спасибо! Без твоей помощи мне пришлось бы туго. Теперь возвращайся к палачам и проследи, чтобы известия о небесном огне не просочились в армию. Это самое главное!

— Ты собираешься утаить этот факт? — деловито спросил Михашир.

— О, всего на пару часов! Но эти часы мне нужны…

— Зачем?

— Чтобы выспаться! — рявкнул Рикатс. — Прежде всего, чтобы выспаться. До рассвета меня не буди, что бы там не случилось… ну, разве что Глаз перейдет в наступление. Хотя я сильно в этом сомневаюсь. Перед самым рассветом разбудишь, но постарайся по возможности сделать это незаметно. Не получится — бес с ним, но лучше, чтобы получилось.

Михашир пожал плечами.

— Думаю, с этим я справлюсь. Что дальше?

— Дальше? — Рикатс заглушил зевок коротким смешком. — Дальше мой выход. А ты мне будешь подыгрывать.

Какое-то время Михашир ошарашено молчал, не веря своим ушам.

— То есть… это все?! Ты больше ничего не хочешь мне рассказать?

Рикатс оскалился и закатил глаза.

— О боги! Что тебе еще рассказывать? Михашир, ты видел все, что видел я. Ты слышал все, что слышал я. Теперь я прошу от тебя самой малости — дать мне поспать. Но тебе хочется провести это время за разговорами!

— Не пойму, как ты можешь спать! — Михашир сокрушенно покачал головой. — Неужели тебя не пугает гнев богов?

— Знаешь, дружище, — устало сказал Рикатс, устраиваясь поудобней на медвежьей шкуре, заменяющей ему постель. — Однажды мне уже приходилось идти против воли богов. И посмотри на меня — я прекрасно выгляжу, прекрасно себя чувствую и командую могучей армией… По крайней мере, она станет могучей завтра, ведь теперь мы знаем имя предателя.

— Что?! — Михашир подскочил на ноги, от волнения даже забыв про очередное богохульство Рикатса. — Имя предателя?!

Пару раз всхрапнув, Рикатс заговорил сонным, проваливающимся голосом:

— Ах, да… прости, дружище. Не мы… Это пока только я знаю имя…

Храп стал ровным и размеренным, а лицо Рикатса — безмятежным, как у младенца.

Подавив желание пнуть спящего человека, Михашир порывисто вышел из палатки.

Осенний вечер манил мягким теплом последних погожих недель. Усевшись на крылечке, старый привратник Яссена настежь распахнул входную дверь, будто приглашая пылающий глаз закатного Солнца заглянуть в дом и разнести в клочья сгустившийся под его крышей мрак. С того места, где сидел сам Яссен, из темной комнаты с занавешенными окнами и освещенной лишь чадящим огоньком масляной лампы, прямоугольник двери казался ожившей картиной, написанной каким-нибудь великим чудодеем из древних времен. Картина была поистине волшебна. Неведомый художник поместил на ней стайки детей, то и дело проносящиеся из одного края полотна в другой, женщину у правого обреза, ведущую оживленную беседу с кем-то не нарисованным, пылевые смерчики, поднимаемые неощущаемыми, и оттого странно-призрачными порывами ветра. Наполнил свое творение звуками — визгом и смехом детей, стрижиными криками, бормотаньем женщины, шелестом листвы… А еще он добавил запах, один единственный, но такой, от которого у Яссена вдруг защемило в груди — теплый запах уходящего лета.