сотней. Повстанцы думали, что без труда возьмут город Токмак. Но в городе стояла конвойная команда, она вооружила всех, кто мог защищаться, и отбила наступление. Повстанцы окружили город, начали осаду. Их собралось до восемнадцати тысяч. За повстанцами потянулись семьи, табуны. Семья Мухтара раскинула юрту километрах в трех от Токмака, пустив скот на несжатое поле пшеницы.

— Зачем губишь хлеб, когда есть трава?! — упрекнул отца Утурбай.

— Это не наш хлеб.

— Хлеб — всегда хлеб. Настоящие джигиты не воюют с хлебом. С хлебом воюет орда.

Старик замахнулся на сына плеткой.

— Собака, — прошипел он, — уходи от меня!

— Ладно, отец, уйду. Я долго слушал твои слова, послушай ты мои. У русских глубокий корень, они не уйдут. Ты видел, как дерутся русские мальчики, женщины? Я видел и понял: не уйдут!..

— Выгоним!

Мухтар от злости не мог говорить. Открытым ртом хватал он воздух, шипел, но не мог найти слов, которые бы, как плеть, ударили сына.

Утурбай продолжал:

— Ты напрасно привел сюда семью, им лучше уйти в горы.

— Зачем ты взял ружье? — спросил отец.

— А ты не знаешь: куда дует ветер, туда летит и песок. Пока что ты и похожие на тебя — ветер, а я — песок.

— Отдай другому, другой будет лучше драться! Я скажу старшинам, чтобы выгнали тебя.

Утурбай подозвал мать и сказал:

— Собери юрту и ступай в горы!

— Нет! — крикнул отец. — Шейте мешки! Возьмем Токмак, куда будете складывать добро?

…Повстанцы начали новое наступление на Токмак. Вначале им повезло, они отбили от города воду и даже ворвались в одну из улиц, но потом горожане сделали вылазку и отбили воду обратно. После этого Утурбай явился в штаб старейшин и сказал:

— Когда погонят нас, мы ускачем. А что будут делать наши семьи и скот? Скот и семьи надо отправить в горы.

Тогда Исатай — он как давний мятежник был в совете старейшин — вывел Утурбая из штаба.

— Иди в горы! — сказал он. — Можешь куда угодно, наша степь не пожалеет.

Утурбай пришел в юрту, взял Тансыка за руку и повел по лагерю. Горели костры, в больших казанах варилась баранина. Повстанцы группами сидели у костров, перевязывали свои раны, точили самодельные пики, чинили разорванные седла, в концы камчей — нагаек — вплетали острогранные камешки и пули, чтобы удары были сильней. Неподалеку от воинов паслись их заседланные кони.

— Запомни, Тансык: народ, который живет на одном месте и пашет землю, — сильный народ, у него корень глубоко в земле. Победить, выгнать такой народ трудно. Хочешь быть сильным — паши землю, сей хлеб, сажай сады, глубже загоняй свой корень в землю. Мы, кочевники, — Утурбай покивал на повстанцев, — плохие воины. У нас ничего нет в земле, никакого корня, у нас постоянно конь под седлом, чтобы убежать. Теперь иди в юрту!

— Я хочу с тобой. — Тансык вцепился в брата.

— Иди, иди!.. Скоро будет бой. — Утурбаю пришлось довести упрямого Тансыка до юрты и сдать матери. Потом он ушел к своей сотне.

Сотня Утурбая была составлена из тех джигитов, которые захватили обоз с оружием и первые подняли восстание. Она считалась самой храброй, удачно провела уже несколько боев. Но в совете старейшин не было к ней полного доверия. Честь и славу портили Утурбаю и его сотне те восемь солдат, которые без сопротивления сдали оружие и за это получили жизнь. Присоединившись к повстанцам в Буамском ущелье, они продолжали следовать за ними и дальше. Утурбай несколько раз напоминал, что они свободны, могут идти куда хотят, повстанцы не будут ни удерживать их, ни преследовать.

А солдаты раскидывали руками:

— Куда мы пойдем? Ну, скажи!

— Ваша воля, ваше дело, — говорил Утурбай, не зная, что посоветовать. — Я свое сказал: не держу, свободны. Дальше думайте сами.

— За это спасибо! Вот и не гони, дай нам одуматься!

Думали долго, крепко и в одиночку, и скопом, и в конце концов придумали, что самое лучшее для них — оставаться при сотне Утурбая и жить в обозе, как оно сложилось само собой: помогать у котлов, ухаживать за лошадьми, чинить повстанцам обувь, одежду, сбрую. Все восьмеро были не господа, не белоручки, а кто — пахарь и на все руки мастер, кто — кузнец, кто — портной, кто — сапожник, кто — парикмахер.

Решили держаться вместе, все за одного, один за всех, особой группой без определенного назначения. Солдата Ивана Конышева, самого спокойного и рассудительного, выбрали своим старшим. Выбрали не для команды, нет — они все были одинаково вольны и равны, воинские погоны и кокарды сорвали и бросили еще в Буамском ущелье, — а для того, чтобы удобней было общаться с командиром сотни, с повстанцами.

А для Утурбая было самое лучшее, если бы они ушли от него. Тогда кончатся упреки, что он укрывает врагов казахского народа, держит их в военном лагере, где они могут предательски ударить в спину, вызнать и выдать военные тайны повстанцев. Он устал от этих попреков и боялся, что за ними могут последовать скверные, кровавые дела.

Утурбай позвал солдат в юрту, где был штаб его сотни, и снова заговорил, что они свободны, могут уйти…

— Спасибо, спасибо! — загуторили солдаты. — Только нам это ни к чему, не по пути нам это. Покуда мы здесь хотим.

— Зачем надо здесь? — спросил один из помощников Утурбая.

Тогда Иван Конышев вышагнул из своей команды вперед:

— Разрешите, я отлепартую за всех! Можно, ребята? — оглянулся на команду.

— Можно, правильно, — гуднули ребята.