на рисовых полях, ломал камень, таскал бревна, то что будет делать теперь? Он все время раздумывал, не лучше ли вернуться и умереть на земле, которую хотел освободить.

«Меня похоронят у реки Чу, и какой-нибудь акын сложит песню. Не сложит — не надо. Все равно по мне будут бегать казахские кони».

Но воля Исатая была сломлена, и он не осмелился потянуть повод, чтобы повернуть коня обратно.

— Тансык! — крикнул Исатай. — Где искать хорошую жизнь?

— Не знаю, — ответил Тансык. — Я маленький. Вырасту — скажу.

— Ладно, буду ждать. Вон граница, пришли. — Старик протянул руку вперед, где все небо заслонял горный хребет в снегу. — Дальше Исатай не пойдет. — Он сполз неловко с коня, почти свалился.

К нему подбежал Иван Конышев, спросил:

— Обратно сам залезешь или подсадить?

— Исатай пришел… домой. — Он горько усмехнулся. — Можно ставить юрту.

Беженцы осели в долине между двух горных хребтов, покрытых по вершинам вечными ледниками. Исатай во время своих скитаний бывал здесь и теперь уверял, что лучшего места для тех, кто скрывается, не найти. Впереди — чужие страны, оттуда никто не зайдет; позади — тяжелый горный путь, который открывается всего на два месяца в году, и то для опытных, сильных ходоков по горам. Они — беженцы — только потому одолели этот трудный путь, что по пятам за ними гналась война и смерть.

Сейчас война отстала, и горная зима не пустит ее в эту долину до будущего лета. Здесь много лесу, озер, рек, зверя, птицы, рыбы — не ленивый человек не умрет от голода и холода. Правда, мало пастбищ и зимой сильно засыпает их снегом, вообще долина создана больше для охотников, чем для скотоводов. Придется кое-кому менять свои обычаи.

Долина на этот раз пустовала. Беженцы раскинули юрты кому как мило, кто посередь полян, ближе к траве, кто у речек и озер, ближе к воде, кто в лесу, ближе к дровам и дичи. Тансык и русские братья поставили две юрты рядом при выходе бурной речки из леса на большую поляну. Так посоветовал Иван Конышев. Этот великий разумник, приученный скудной жизнью в вологодской деревне сперва семьдесят семь раз примерить и только потом резать, поглядел, как ставят другие, и свои поставил так, чтобы все было под рукой: и трава, и вода, и дрова.

Через несколько дней, когда отдохнули после дороги, Иван сказал своей команде:

— Так и будем бедовать всю зиму, по-степнячьи, в чаду, в холоду? Рядом вон какой лес!

В команде были хоть и разные люди, но все привыкшие к основательному дому с печкой, со столом, с лавками. Жизнь в юрте, сидя и лежа на полу, была непривычна, неудобна.

— Куда клонишь? — спросили Ивана. — Дом ладить?

— Ну да. Мы ж в юрте лесу на десять домов спалим за одну зиму. И лес жалко, и труды наши могут пригодиться на другое. Нечего их в дым пускать.

— Дом так дом, — согласились братья.

И через месяц появился в долине первый бревенчатый дом с печью, столом, скамьями, окнами, затянутыми бараньей брюшиной. А еще через неделю — баня.

Жизнь в долине пошла тем же порядком, как в степи. Скот копытил поляны, добывал прошлогоднюю траву. Хозяева оберегали его от диких зверей, а тот, что начинал слабеть, резали и ели. Кто был небогат скотом, промышлял охотой на горных козлов, зайцев, глухарей.

Здесь было больше снега, чем в степи, ветер сдувал его с высот в низины, громоздил высокими сугробами. К весне овцы и козы уже не могли докопаться до травы, их пришлось прирезать. Зато всю весну и лето стояли такие травы на горных пастбищах, что коровы и кобылицы доили в два раза больше, чем в степях.

В августе растаял на горных перевалах снег, и открылся путь в степи. Беженцы послали несколько джигитов на разведку. Им поручалось сделать объезд самых крупных кочевий, нескольких городов, разыскать многих людей, которые остались по ту сторону гор.

От команды Конышева — за ней постепенно укрепилось это имя — были взяты в разведку сам Иван и казанский татарин Шарафей. Этот татарин очень помог сближению команды с беженцами. Он быстро научился говорить, петь, играть на домбре, как настоящий казах, к тому же оказалось, что у татар и казахов много одинаковых обычаев. Через Шарафея казахи окончательно поверили команде Конышева.

На первом же кочевье разведка узнала большие новости. Русский царь и все его помощники свергнуты. Правит страной новое, Временное правительство. Казахи-повстанцы могут возвращаться на свои места, их никто не будет преследовать. Бои в Казахстане кончились. Но большая война с немцами еще идет. Вестники Длинного уха рассказывали, что есть люди, которые требуют: «Долой войну!»

Разведчики передвигались группой вместе. Им никто не мешал бывать где вздумается, говорить что захочется. Старые царские власти разбежались и сами старались не показываться людям, новые чувствовали себя временными и не знали, что делать. Да их и не слушались: всякому понятно, что временный работает кое-как либо совсем не работает и только ждет постоянного.

Казахи-разведчики интересовались своим: что творится у них в аулах, на кочевьях, живы ли, где находятся родные и близкие люди?

Иван Конышев и Шарафей болели за свое: можно ли им объявиться, будут ли спрашивать с них за обоз с оружием, скоро ли кончится война и солдат отпустят домой?

В Алма-Ате они поговорили с фронтовиками, которые лежали в госпитале по ранению. Получалось, что команде Конышева рано объявляться. Война. Их обязательно отправят в свою воинскую часть. А там расправятся по законам военного времени и за обоз с оружием, и за дезертирство. Вместо дома — Вологды, Казани, Полтавы… — загремишь на передовую, в штрафной батальон.

— Где бы повидать этих, которые всем недовольны? — спросил Конышев.