Последнюю фразу договаривала, отворяя дверь, поскольку в неё весьма решительно стучали.

– О! – сказала я. – Приёмный внук бабки Марьяны пожаловал. Чего изволите?

Но Сергей шутку не принял, остался серьёзен, как фонарный столб.

– Бабке моей плохо что-то, – сказал он. – Посмотришь?

– Что с ней?

– Похоже, инсульт или где-то рядом. Гипертонический криз точно. Встать не может, заговаривается, жалуется на головную боль. Кровь шла из носа…

– Пошли, – кивнула я, благо была уже практически готова.

Допила на ходу чай, сунула чашку в раковину, схватила сумку…

Запирая дверь и торопясь следом за Сергеем к дому Марьяны Павловны, думала на ходу: надо делать что-то вроде приёмной, отделённой от дома. Пока что ко мне ходят только свои, но это ведь ненадолго. К Агнии Николаевне, я точно знаю, и из соседних городов наведывались. А впускать в свой дом чужого не следует, тут моя наставница была неправа. Затевать стройку? Или попросту переделать просторную прихожую?

Надо посоветоваться с Сотниковым, у него точно руки растут откуда надо.

Марьяна лежала на кровати, смотрела в потолок и что-то шептала. Повела глазами, остановила взгляд на мне и прошептала:

– А, Настя, это ты… Сердце что-то жмёт, дай мне твоей настоечки!

Я достала тонометр и, надевая манжету, сказала:

– Серёжа, заводи машину, надо её к нам в больницу везти.

Да, давление зашкаливает, двести на сто десять… Ну, ничего, Семён Маркович её живо приведёт в порядок. Пока что накапала настойки – валерьянка, пустырник, ещё кое-что успокаивающее – долила водой и аккуратно выпоила старухе. Потом достала телефон и набрала номер больницы:

– Любовь Антоновна? Доброе утро. Это Шахова. Я на минут пятнадцать позже буду, привезу соседку. Полякова Марианна Павловна, восемьдесят лет. Гипертонический криз. У нас вроде бы в пятой палате было место? Есть? Замечательно, тогда буду через минут двадцать, вещи ей соберу.

– На похороны мне собираешь, деточка? – прошелестело с кровати. – Тогда вон в том шкафчике, под иконой, всё сложено…

– Чёрта с два, Марьяна Павловна, – непочтительно отозвалась я, аккуратно укладывая в тряпичную сумку сложенные полотенца, ночную рубашку, тапочки и прочие вещи, необходимые в больнице. – Мы с доктором Кауфманом вам этого не позволим!

На руках Сергей донёс старуху до своего огромного джипа, уложил на заднем сиденье, рыкнул мотором, и через пять минут мы были в больнице. Кириллов – город маленький, особенно если спешить…

Заполнение карты, ЭКГ, капельница… В общем, дальше дежурство пошло по накатанной колее. Уже вечером я тихонько заглянула в пятую палату и отошла от дверей, давясь смехом: бабка Марьяна передумала помирать и на своей кровати ожесточённо резалась в «дурака» с другой такой же древней старухой.

К ночи всё угомонилось. Погас свет в коридорах, остались лишь дежурные лампочки; заснули больные, прикорнула на кушетке медсестра Леночка. Где-то в городе гавкнула собака, и замолчала, видно, тоже уснула. Я умостилась в старом, продавленном, уютном кресле, которое кто-то притащил в комнату отдыха, и задумалась обо всём сразу.

Об устройстве приёмной – строить или переделывать? Завтра прямо с утра зайду к Сотникову и посоветуюсь.

О Максе – какого лешего он появился в Кириллове? Моя паранойя в последнее время слегка поутихла, или, что ещё вернее, придуманные страхи сменились реальными. Один жрун чего стоит, куда тут господину Лиховцеву!

О жруне – это с такими вот световыми эффектами он исчез из нашего пласта реальности? Или остался и затаился, подстерегает новую добычу, чтобы потащить её в нору своего кукловода… Тут в памяти встала Шелоб из «Властелина колец», и меня передёрнуло.

О Казанско-Преображенской церкви – почему для ритуала выбрали её? Егоров так и не ответил на этот вопрос, то ли не захотел, то ли не смог. А мне отчего-то кажется, что в причинах такого выбора таится часть загадки. Мы ведь так и не поняли – кто именно вызвал потустороннюю тварь, и зачем это ему понадобилось.

«Или ей!» – пискнул внутренний голос, и я вынуждена была с ним согласиться. Третья фигура, увиденная мною лунной ночью, не давала мне покоя своей знакомостью, но я так и не поняла, кто же это был. Фигура-то была однозначно мужская…

О подполковнике Афанасьеве – почему он до сих пор не пришёл в себя? Кауфман ещё тогда сказал, что ранение было болезненное, но не тяжёлое. Ну ладно, болевой шок, но ведь прошло почти три недели! Или Егоров мне не говорит правды…

О Егорове, который лез в мои мысли постоянно, и это было совсем неудивительно. Мы провели вместе две ночи, и это было… хорошо. Очень. Ни майор, ни я не говорили о каком-либо будущем просто потому, что не особенно оно могло у нас получиться. Ему нечего делать в Кириллове, я не желаю жить в большом, даже относительно большом городе. Да и всё остальное тоже совмещается не слишком правильно. Но вот вопрос, врал он мне или просто умалчивал – это важно.

Где-то в районе этой мысли я задремала и благополучно проспала до шести утра, такая вот спокойная выдалась ночь.

* * *

Утром я с удовольствием полюбовалась несколько ощипанной, но не побеждённой, по-прежнему величественной фигурой мастифа, восседавшего на крыльце пожарного депо. Когда я подошла, он подставил голову под мою ладонь и боднул.

– Здравствуй, дорогой, – я наглаживала его гриву и чесала за ушами, а пёс только жмурился. – Вышел на работу, молодец какой! Значит, и хозяин твой на месте?

– Вуф, – басом откликнулся Сиринг.

– Здесь я, проходи, Настя, – поддержал его голос Сотникова.

Борис сидел в своей каморке, носящей гордое имя кабинета и, задрав ноги на стол, читал какой-то толстый том.

– Привет! – я покосилась на книгу.

Брови мои взлетели вверх от изумления: брутальный пожарный, завязавший алкоголик, читал Куприна.

– Да что-то после наших приключений на классику меня потянуло, – пожал он плечами, откладывая книгу. – Ты-то как?

– Нормально, – махнула я рукой. – Слушай, Борь, совет твой нужен…

Через час споров и две больших кружки крепчайшего кофе я уходила домой, неся в сумке вполне внятный чертёж переделки моей прихожей под приёмную. «И буду на ночь огораживать весь дом, кроме приёмной, – размечталась я. – Тогда, кто бы ко мне ни приходил днём, ночью дальше этого закутка ему не пройти».

Доказательства того, что переделка эта требуется срочно, я получила часа через два. Как раз успела вымыться, переодеться и поесть.

В дверь постучали.

На пороге стоял незнакомый мне мужчина, и я сразу поняла, что именно о нём рассказывал Иван Ксенофонтович: гостя нельзя было назвать иначе, чем серым. Хорошо сшитый костюм, судя по крою – итальянский, отличный шёлковый галстук, прекрасного качества рубашка, и всё это будто присыпано пылью. Вполне правильные черты лица, которым, впрочем, не хватало чего-то для красоты. Незапоминающиеся. Стирающиеся из памяти.