Тут много родственников и еще куча новых лиц – это сплошь незнакомые мне люди из нового социального круга Эбони. Иными словами, родители из частной школы, куда она пытается пропихнуть сына. Несмотря на тот факт, что Джуду всего год, она не тратит времени попусту, с головой окунается в саму атмосферу. Мы учились в школе, в которую пойдет Джуд, и на собственном опыте убедились, какую власть дает принадлежность к правильному кругу. Маму подобное никогда не интересовало. Все любили ее и хотели, чтобы она принадлежала к их кругу, но она была мила со всеми и никогда не принимала участия в сварах. Для этого она была слишком воспитанной и стильной.

Эбони знакомит меня с различными родителями, – все они укачивают на бедре младенцев, пытаются задобрить их – чтобы те перестали вопить – мелкими шоколадками и вытирают с физиономий липкие шоколадные сопли. Не самая привлекательная реклама материнства. Я обожаю своего племянника, но чужие младенцы, на мой взгляд, не такие милые.

Один папаша подмечает, как я щелкаю затвором камеры, и оказывается, что у нас общая любовь к фотографии. Я начинаю рассказывать ему – Саймону – о художественных курсах выходного дня, что, разумеется, наводит меня на мысли о Джейми. Я даже упоминаю его в разговоре, чувствуя, как во мне нарастает волнение только от того, что произношу вслух его имя в присутствии реального человека.

– На тех курсах было столько вдохновляющих преподавателей. Один был просто феноменален, художник с севера по имени Джейми…

Я болтаю с Саймоном минут десять, а потом объявляется Мэтт, обнимает меня за талию и притягивает к себе чуть крепче и больнее необходимого.

– Что я тебе говорил про разговоры с незнакомыми мужчинами, детка? – говорит Мэтт, целуя меня в щеку. Он говорит так, словно хочет, чтобы мы оба приняли это за шутку, но я-то знаю, что он не шутит.

Когда мы только начали встречаться, у меня была уйма друзей-мужчин и я легко могла пойти выпить с кем-нибудь из них кофе или даже вина – в чисто платоническом контексте. Поначалу у Мэтта не было с этим проблем. «Да, важно иметь друзей противоположного пола, детка, – говорил он. – Я совершенно согласен». Затем, когда несколько месяцев спустя выяснилось, что у него друзей-женщин нет, это превратилось в «Я знаю, каковы мужчины, и, хотя тебе я доверяю на сто процентов, я просто уверен, что ты им нравишься, и мне от этого не по себе». Поэтому я перестала видеться с друзьями-мужчинами.

– Это из-за Мэтта? – спрашивали они, явно догадываясь, в чем дело.

– Нет, конечно нет, – лгала я им в лицо, ежась от собственного вранья. – Просто я очень занята.

Помню, я как-то столкнулась в городе с моим другом Максом и он спросил, не хочу ли я пойти на ланч. Я отделалась какой-то отговоркой, испугалась ссоры, которая последовала бы, если бы кто-либо увидел меня и рассказал Мэтту. Не в том дело, что я боюсь Мэтта, просто мне не хочется проблем.

Вот так мы и дошли до нынешней стадии – я и поболтать с парнем не могу, чтобы мне не сделали замечания. С другой стороны, я ведь изменила мужу, так что, полагаю, это оправданно.

Саймон издает неловкий смешок и уходит за выпивкой, оставив меня с Мэттом, чья рука все еще плотно обнимает меня за талию. Надо бы что-то возразить, но я всегда молчу.

– И как долго ты хочешь еще тут торчать, Стеф? – стонет Мэтт.

– Это день рождения моей сестры, поэтому до конца, наверное, – отвечаю я, делая большой глоток шампанского.

Мэтт вздыхает, смотрит на часы. Он перед выездом поднял большой шум, дескать, на улице слишком жарко и у него нет настроения одеваться покрасивей. В конечном итоге он остановился на легких кремовых брюках и лососево-розовой рубашке поло. Я то и дело ловлю себя на мысли, что Джейми никогда ничего подобного бы не надел.

– Ладно, тогда пойду напьюсь, – объявляет он, уходя за очередной кружкой пива.

Эбони снует среди гостей, не слишком радуется празднику, ее больше заботит, хорошо ли проводят время остальные. В конце концов, это ведь вечеринка не для нее, а для всех остальных. У нее озабоченная мина: маниакальная улыбка и дикий взгляд. Нет, выглядит она потрясающе: на ней изумительное сверкающее пастельно-голубое шифоновое платье с широкой юбкой, а волосы собраны в высокую прическу. Эбони кажется очень элегантной – на манер шика шестидесятых годов.

– Расслабься уже, Эбони! Все идет прекрасно. Успокойся и выпей чего-нибудь? – говорю я, обнимая ее за плечи. Я чувствую, как она напряжена.

– По-твоему, им весело? – спрашивает она, быстро обшаривая глазами сад.

– Да! Только посмотри на них! В жизни так не веселились!

Тут к нам подходит папа за компанию с Мэттом и дядей Робом, папиным братом. Вся папина семья приехала. И бабуля Мойра – мамина мама – тоже, а это замечательно. Но мы с ней общаемся только с тех пор, как мама умерла. Пока мы росли, она не принимала участия в нашей жизни, и мы с Эбони понятия не имеем почему. Это одна из тех тем, которых избегают.

Они все смеются над каким-то замечанием Мэтта. Как чудесно они ладят, как хорошо было бы хоть иногда почувствовать себя сопричастной!

– А вот и они! – восклицает папа. – Наши девочки!

Ну да. Это – мы.

– У вас есть что выпить? – спрашивает Роб.

– Да, все путем! – отвечаю я, крепче сжимая высокий бокал, полный шампанского.

– Классная вечеринка, Эбби! – объявляет Мэтт, чмокая ее в щеку, которую она вежливо отодвигает.

– С днем рождения, Эбони! – воркует дядя Роб, чей поцелуй в лоб Эбони принимает с восторгом. В подарок на день рождения она лишь хочет подтверждения со стороны, что устроила классную вечеринку и чтобы о ее празднике люди говорили еще полгода.

И тут происходит нечто ужасное.

Диджей ставит следующую песню в своей программе, и все мы застываем на месте.

Вступление мы слышали миллион раз. Рокот барабанов и мелодичная партия гобоя эхом разносятся по саду, никто ни о чем не подозревает. За прошедшие годы мы много раз слушали эту песню вместе и каждый в отдельности, стараясь найти в ней утешение… стать ближе к ней.

Мамина любимая песня. Та, под которую ее внесли в часовню в деревянном гробу.

Наверное, такого следовало бы ожидать. Если выбираешь для похорон классическую балладу из фильма девяностых годов, следует ожидать, что время от времени будешь слышать ее где-то еще. Мама сама ее выбрала. Ей, по-видимому, говорили, что для похорон такая песня неуместна: песня про головокружительный секс, но она так ее любила, а еще решила, что, если кто-то станет поднимать брови, это будет просто уморительно. Поэтому на ее похоронах звучала именно эта баллада. В одиночестве я еще могу справиться. Но в этой ситуации, в присутствии Эбони и папы, было просто мучительно.

Когда начинаются слова, мы смотрим друг на друга, не зная, что делать. Словно на лужайке перед нами возник огромный чертов слон, спящий на траве. Эбони не отводит взгляд от папы. Он смотрит на нас обоих, а потом на целую вечность вперивает взгляд себе под ноги.