Лейтенант ужасно рад. Как раз именно полковник Добренький,которого никогда не бывает на месте, ему и нужен. А не бывает полковника наместе потому, что он является председателем выездной тройки трибунала и всегданаходится в командировках. Лейтенант сжато излагает суть вопроса. Дело Чонкинапроизводством закончено и передано в распоряжение военного трибунала. Такнельзя ли забрать туда и самого Чонкина? Потому что, находясь в тюрьме, онуклоняется от заслуженного наказания и, более того, разлагающе влияет наместный контингент заключенных.

– Все понял и разъясняю, – дребезжит трубка, – мы этоговашего Чонкина в настоящий момент до себя взять не можем, местов нету. Гарнизоннаягауптвахта – под завязку. Кроме того, есть указание: дезертиров,самострельщиков, паникеров и прочую мелочь судить показательно на местах, чтобудет иметь огромное воспитательное значение для всего местного населения.Понял, лейтенант?

– Понял, – отвечает лейтенант Филиппов. – А ждать вас когдаже?

– А ждать нас не нужно. Таких Чонкиных по области вагон ималенькая тележка, а тройка у нас одна. Когда очередь дойдет, тогда и приедем.

Лейтенант кладет трубку и думает: «Ну ладно, ну пусть. Вконце концов, не я буду ждать, а Чонкин. А у меня и без Чонкина дел полно. Вончеловек какой-то стоит, ему тоже от меня что-то нужно. А что, собственно, зачеловек и как он здесь очутился?»

Лейтенант очнулся, вздрогнул, посмотрел на человека, стоявшегов позе просителя у дверей.

– Вы по какому вопросу? – спросил лейтенант.

– Вы меня? – спросил человек и ткнул себя пальцем в грудь.

– Ну а кого же? Здесь, по-моему, кроме нас двоих, никогонету.

– Да-да, – печально согласился человек и приблизился клейтенанту. – Я понимаю, что вам все известно. Но прошу учесть, что я самявился с повинной.

– О чем это вы? – спросил лейтенант устало.

– Я относительно мерина…

– Мерина? – Лейтенант придвинул себе настольный календарь изаписал слово «Мерин» с большой буквы, думая, что это фамилия.

– Имя-отчество? – спросил он.

– Борис Евгеньевич.

– Так, – кивнул лейтенант, записывая. – И что же он сделал?

– Кто?

– Ну, этот ваш… – лейтенант сверился с записью, – МеринБорис Евгеньевич.

– Вы меня не так поняли. Борис Евгеньевич – это я. – И онопять ткнул себя пальцем в грудь, словно объяснял глухонемому.

– Понятно, – сказал лейтенант. – И что же вам нужно,гражданин Мерин?

– Простите, – улыбнулся посетитель, – вы опять меня не такпоняли. Мерин – это всего лишь опечатка. Жуткая, нелепая, удивительно глупаяопечатка. Должно было быть «мерилом», но наборщик взял из кассы не ту букву.Ужасная ошибка. Трагическое недоразумение. И вы понимаете, я всегда следил завсем лично, но в этот день как раз пришла жена этого Чонкина… И вот врезультате такая ошибка… – Ермолкин схватился за голову и заскрежетал зубами.

Лейтенант нахмурился. Из всего сказанного посетителем онуслышал только два слова: «Чонкин» и «ошибка».

– Гражданин Мерин, – сказал он сурово. – Что вы мелете? Явам первый и последний раз советую понять и запомнить, что у нас ошибок вообщене бывает.

– Уверяю вас, вы ошибаетесь, – живо возразил БорисЕвгеньевич. – Я не мерин, я…

– Я, я, я, – скорчив рожу, передразнил лейтенант, – я вижу,что вы не мерин, я вижу, что вы осел.

Ермолкин изменился в лице.

– Как? Что? Что вы сказали? Как вы посмели меня, старогопартийца… Да если бы был жив Дзержинский… Он даже с идейными врагами непозволял…

– Ага, – поймал его на слове Филиппов, – значит, выпризнаете, что вы идейный враг?

– Что? – Ермолкин побледнел от несправедливой обиды. – Я –идейный враг? Да, конечно, я понимаю, что совершил ошибку. Но я коммунист. Ячлен партии с тысяча девятьсот двадцать… – он пошевелил губами, но не вспомнилгода. – Я понимаю. – Он возбудился и замахал руками, как крыльями. – Вы нехотите принять во внимание, что я явился с повинной. Но вам скрыть этот фактникак не удастся. Я не допущу…

– Не допустишь? – Филиппов, выйдя совершенно из себя, послалЕрмолкина к матери и даже указал, к какой именно.

– Сопляк! – закричал Ермолкин, позабыв, где находится. – Самиди туда, куда ты меня посылаешь.

Он был несносен. Филиппов нажал кнопку, и на сцене появилсясержант Клим Свинцов. Свинцов сделал несколько энергичных движений, и Ермолкинс оторванным воротником вновь оказался на свободе.

– Я этого дела так не оставлю, – сказал он, потираяушибленное колено, и отправился в областной город искать справедливости, тоесть требовать, чтобы его посадили, но отметили в деле, что он явилсядобровольно, а не приведен был под белы руки.

Тут некоторые читатели могут спросить: а что же, в этовремя, когда Ермолкин справедливости добивался, газета «Большевистские темпы»выходила ли? А если выходила, то кто ее подписывал? Признаться, автор этимсовершенно не интересовался и ничего определенного по этому поводу сказать неможет. О Ермолкине же известно, что в областной город он попал, ночевал навокзале, а утром следующего дня был первым посетителем Романа ГавриловичаЛужина.

Трудно себе представить, как это в нем сочеталось, ноЕрмолкин, с одной стороны, верил в то, что органы наши состоят сплошь изкристально чистых людей, немного, может, таинственных, с другой стороны,представлял себе областного начальника чем-то вроде вурдалака с волчьей пастьюи огромными волосатыми ручищами. Вместо этого он увидел за широким столом нечеловека, а голову. Бритая голова с большими ушами лежала подбородком на столеи смотрела на Ермолкина маленькими глазами сквозь роговые очки с толстымистеклами. Ермолкин растерялся и остановился посреди кабинета. Голова качнуласьв сторону, и вдруг маленький человек, чуть ли не карлик, в военной формепоявился из-за стола и на коротких ножках, как на колесиках, быстро подкатилсяк Ермолкину.

– Борис Евгеньевич! – воскликнул человек и вцепился в рукуЕрмолкина двумя своими. – Чудовищно рад. Видеть. У себя, – сказал он, как быставя после каждого слова точку, и защелкал зубами, которые у него былибольшие, но нисколько не походили на волчьи.

– Вы меня знаете, – не удивился, а отметил Ермолкин.