– А-а, – кивнул Лужин, – понятно. Чудовищно огорчен. Нопока. Не можем. Никак. Так что езжайте к себе. Работайте. Пишите про трудовойподъем. И ждите. За нами не пропадет. Как только понадобитесь, так я за вамисразу кого-нибудь подошлю. А пока всего хорошего. Впрочем, одну минуточку. Вас,случайно, Куртом? Не звали никогда? Нет?

– Меня? Куртом? – Ермолкин пожевал губами. – Ваш этот…назвал меня мерином. А Куртом…

– Нет? – спросил Лужин.

– Нет.

– Очень жаль, – улыбнулся Лужин. – Позвольте ваш пропуск. Яподпишу.

Говорят, потом в компании своих друзей Лужин рассказывал онесчастном редакторе и ужасно смеялся. Говорят, что он собирался как-нибудь надосуге почитать написанное Ермолкиным, но то забывал, то руки не доходили, апотом, при отступлении наших войск, часть архива была уничтожена, а вместе сней и рукопись Ермолкина. Чудовищно жаль.

«Лейтенанту ФИЛИППОВУ

Весьма срочно!

Совершенно секретно со спецкурьером!

Рамзай, ссылаясь на сведения, полученные от немецкого послаОтто, сообщает из Токио, что в районе Долгова приступил к активным действиямличный агент адмирала Канариса по кличке Курт, прежде законсервированный. Судяпо косвенным показаниям, имеет доступ к секретам государственной важности.Уточняющих данных пока не имеется.

Учитывая стратегическое положение Долгова и тот вред,который может быть нанесен в результате утечки важнейшей информации, приказываюпринять все необходимые меры и в пятидневный срок выявить, обезвредить шпиона.Ответственность за исполнение возлагаю на вас лично.

Выражаю крайнее удивление, что дело Чонкина до сих пор незакончено.

ЛУЖИН».

Мальчик, присланный из конторы, нашел Гладышева на лавочкеперед домом, где Кузьма Матвеевич в погожие дни проводил все свободное время«после того несчастья», как он сам выражался. Все замечали, что после урона,нанесенного ему прожорливой Красавкой, Гладышев сильно переменился. Он сталугрюм, необщителен, не вел с односельчанами бесед на научные темы, и даже наогороде его, кажется, с тех самых пор никто ни разу не видел. Больше того,когда Афродита, воспользовавшись случаем, решила вынести из дому горшки с удобрениями,он никак ее действиям не препятствовал.

Сейчас он сидел на лавочке, смотрел в пустое пространство заречкой Тёпой, когда перед ним возник мальчик без головы, голова была скрыта отГладышева его же собственной шляпой. Гладышев приподнял шляпу и узнал вмальчике старшего сына счетовода Волкова Гриньку.

– Дядя Кузя, тебе телефонограмма, – сказал Гринька ипротянул селекционеру полоску желтой бумаги.

Гладышев удивился, ему прежде телефонограмм не носили.Телефонограммы носили членам бюро райкома, депутатам местных советов, иногдачленам правления и активистам. Сердце Гладышева честолюбиво дрогнуло. Но текстпрочесть он не смог, буквы были написаны коряво и мелко. Он разобрал толькосвою фамилию и цифру «10».

– Погоди, – сказал он мальчику и пошел в дом, помахиваяпринесенной бумагой.

Афродита на столе раскатывала зеленой бутылкой тесто длялапши. Геракл сидел на полу посреди комнаты и держал во рту большой палецправой ноги. Помахивая бумагой, Гладышев обогнул Геракла и прошел мимо жены,надеясь, что она спросит, откуда бумага. Афродита посмотрела на него, бумагуувидела, но ничего не спросила. Гладышев нашел сахарницу, вынул кусок рафинада,подумал, отколол половину и вынес во двор мальчику. Затем вернулся в дом заочками. В доме была та же картина, только Геракл сосал теперь левую ногу.Гладышев знал, что очки должны быть на горке, но искать их стал на окне, желаяпривлечь к себе побольше внимания.

– Куда-то очки подевались, – сказал он в нарочитой досаде,шаря руками по подоконнику. – Телефонограмму прочесть надо, а очков нет.

Афродита скатала тесто в рулон и стала резать его на узкиеполосы.

– Телефонограмму, говорю, слышь, прислали, – повторилГладышев громче, переходя от наигранной досады к истинной. – Только чтонарочный прискакал. – Ему самому при этом представился не мальчик Гринька, алихой всадник на взмыленном скакуне.

Афродита, упрямая женщина, опять ничего не сказала, никак невыразила своего восторга по поводу столь незаурядного события. И Гладышевуничего не осталось, как найти очки на своем месте. Он сел к окну, напялил очкина нос, прочел телефонограмму и похолодел. Его вызывали не на бюро райкома, нена сессию райсовета, не на совещание передовиков производства, а совсем вдругое место.

– А-я-я-яй! – завопил Гладышев и схватился за голову.

Геракл так удивился, что вынул изо рта ногу.

Наконец дошло и до Афродиты, что случилось что-то неладное.Она перестала резать тесто и посмотрела на мужа вопросительно. Он продолжалвопить.

– Ты чего? – спросила она.

– И не говори, Афродита, – мотал головой Гладышев. – Пропаля, совсем пропал.

– Да чего ты орешь? – сказала Афродита скандальным визгливымголосом. – Ты скажи толком.

Гладышев перестал вопить, снял очки и сказал тихо:

– Вызывают меня, Афродита.

– Куда? – не могла взять в толк Афродита.

– Куда-куда, – рассердился Гладышев. – Сама знаешь куда. Япро мерина написал в газету. Видать, за это.

Афродита бросила нож на стол и тоже завопила. Сперва онавопила что-то нечленораздельное, потом в ее крике стали различаться отдельныеслова, потом Гладышев понял, что она причитает по нему, как по покойнику.Напуганный происходящим, заплакал и Геракл. Афродита подхватила его на руки изавыла громче прежнего:

– Да на кого же ты нас спокинешь, дите малое неразумное,сиротиночку-кровиночку и вдову горемычную! Кормилец ты наш и поилец, куды же тыот нас уходишь! По миру пойдем побираться, Христа ради будем просить! А кто нампоможет, кому мы нужны? Ай-я-я-яй…

Гладышев был растроган до слез. Раньше Кузьма Матвеевичдумал, что он для Афродиты ничто, ноль без палочки, а тут ви-ишь как убивается.Любит, стало быть, во как! И стало ему на душе так-то сладко, что принял онлицом своим выражение, будто и вправду покойник, и вслушался в причитанияАфродиты, как в хорошую, хотя и печальную музыку. А Афродита вела причитаниядальше, рисуя перед своим слушателем картину безрадостного будущего своего иребенка: