И обратился к Богу.

С раннего детства Амми учила меня молиться в любую трудную минуту. Однако дуа для поиска людей я не знал. Знал только дуа для поиска потерянных вещей; но эту же молитву следовало читать, услышав известие о чьей-либо смерти, так что здесь она не подходила. И я склонил голову, прикрыл глаза и обратился к Богу от всего сердца своими словами:

– Боже, пожалуйста, помоги мне найти моих друзей!

Что еще сказать, я не знал, так что этим и ограничился.

Я открыл глаза – и то, что увидел, заставило меня окаменеть на месте.

В воздухе надо мной парили две цветные линии, золотая и серебряная – словно два мазка краски, нанесенные на небеса огромной шаловливой кистью. Они шли в определенном направлении, словно на что-то указывали.

Помню, как, пораженный, я воскликнул вслух:

– Серьезно? Я должен идти за ними?

Даже не знаю, к кому я обращался – к Богу или к себе самому. Ясно было одно: никто, кроме меня, не видит этих сияющих стрел в небесах. Они не столько в небесах, сколько в моем зрении. Не в километре, не передо мной, не далеко, не близко – просто есть. И ждут меня.

Джальса была полна народу. В этот момент выступлений не было, и все гуляли между шатрами. Следуя за небесными знаками, я начал пробираться сквозь плотную и шумную, словно на пакистанском базаре, толпу.

Небесные стрелы привели меня к торговому ряду – тому самому, где почти десять лет назад я мечтал купить значок. Только теперь никакой суровый старик не остановил меня по дороге. Стрелы завернулись вниз, указали на один прилавок с товарами – и растворились в воздухе. Пробираясь к прилавку, я заметил возле него двоих молодых парней, они болтали и примеряли тюбетейки. Не сразу, но я узнал их: это были старшие братья Малики.

Я бросился к ним и схватил их за руки. Они тоже меня узнали: начались объятия и радостные восклицания. Особенно поразило их, что я так вырос. «А был такой мелкий!» – все повторяли они. А потом они повели меня через джальсу воссоединяться с другими старыми друзьями и знакомыми, и радости не было конца. На время я даже забыл о знаках в небесах.

Но вечером, уже лежа в постели, снова о них вспомнил и задумался. Для меня они означали только одно: значит, Бог существует!

Разумеется, я и без того верил в Бога. Не раз слышал и даже сам был свидетелем того, как Бог отвечает на молитвы и посылает пророческие сны, хорошо знал и рациональные аргументы в пользу Его существования. Однако всегда оставалось место для сомнений. Исполнение молитв могло быть просто совпадением. Пророческие сны? Но задним числом, когда сон сбывается, люди могут и преувеличить его сходство с реальностью. Рациональные аргументы? В них бывают ошибки. Словом, в том, что Бог есть, я был уверен на 99 процентов, но какая-то тень сомнения все же оставалась.

Но теперь для меня не осталось никакой, даже самой отдаленно возможной альтернативы. Как еще объяснить то, что случилось в тот день? Я понятия не имел, где мои друзья, но, когда помолился, какая-то сверхъестественная сила отвела меня прямо к ним.

Я начал раздумывать о других возможных объяснениях. Может быть, я просто вообразил себе эти знаки в небесах? Но нет: они ведь действительно привели меня прямо к Маликам. Может быть, подсознательно знал, где мои друзья? Нет, невозможно: я даже не знал, приехали ли они на джальсу, не говоря уже о том, где именно их искать. Может быть, живя в Шотландии, я развил с ними экстрасенсорную связь, и в Америке она дремала, а теперь вдруг пробудилась? Честно говоря, лучшего «естественного объяснения» я придумать так и не смог. Беда лишь в том, что такое объяснение было и невероятным, и совсем не «естественным».

«Нет, – сказал я себе. – Других объяснений нет. Бог реален и слышит мои молитвы, даже такие мелкие и маловажные».

Начиная с того дня, я не просто верил в Бога – я знал, что Бог существует. И что Он любит меня.

Это оказалось очень вовремя. На следующий год, вернувшись в школу принцессы Анны, я обнаружил, что у нас ввели новый предмет по выбору под названием «Теория знания» (ТЗ), нечто вроде введения в общую философию и эпистемологию. Учебник по теории знания назывался «Человек – мера всех вещей», и одной из первых мы провели дискуссию на тему: «Как нам узнать, существует ли Бог?» Дискуссия была глубокой и увлекательной – и поколебала веру многих моих верующих одноклассников.

Но эта дискуссия была сосредоточена, как и следовало, на рациональной аргументации; а я уже знал, что субъективное знание бывает и мощнее, и непреложнее объективного. Никогда и никого я не смог бы убедить в том, что видел в небесах золотую и серебряную стрелу и что эти небесные знаки привели меня к друзьям. И понимал, что это и не нужно. Этот знак был послан мне – для того, чтобы от 99-процентной уверенности в существовании Бога я перешел к 100-процентной.

Четыре года спустя, когда мой мир распадался на части, меня спас этот один процент.

«Теория знания» стала одним из многих предметов по выбору, на которые я записался вместе со своим лучшим другом Дэвидом. Начиная с седьмого класса мы все больше сближались и в старших классах сделались уже неразлучны. Мы занимались вместе на шести предметах по выбору из семи, вместе были капитанами школьной «команды знатоков» и вошли как дуэт еще и в ораторскую команду. В предпоследнем классе мы с Дэвидом заняли пятое место на олимпиаде штата, удивив всех – в школе мы считались скорее нерадивыми учениками. А в последнем классе, также вдвоем, получили на олимпиаде первый приз!

Порой мы с Дэвидом разговаривали о религии и о существовании Бога. Взгляды у нас были очень разные, несомненно, вследствие разного воспитания. Для меня отправной точкой был ислам, а Дэвид рос агностиком и не желал отступать от агностицизма. Дискуссии на «теории знания» породили в нем еще больше сомнений. Что до меня – они не поколебали мою веру, но заставили остро ощутить разницу между восточным и западным мировосприятием и впервые всерьез над ней задуматься.

Когда родители учили меня «проверять свои взгляды», это означало, в сущности, что я должен защищать то, чему они меня учат и самостоятельно находить аргументы в пользу этого. На ТЗ мы делали на словах то же самое, но на деле прямо противоположное. Здесь «проверять свои взгляды» означало относиться к ним критически, проверять на прочность, испытывать их границы, искать слабые места. Некоторые ученики в результате даже меняли свои убеждения.

Разница между восточным и западным образованием нигде не проявляется так ярко, как в разнице менталитетов исламских иммигрантов и их детей. В исламских культурах авторитет исходит от людей с высоким статусом, в западной культуре – от разума как такового. И это различие определяет собой облик всего общества, в особенности его этики.