мое истинное лицо могли видеть только ближайшие родственники и настоящие друзья.

– Все закончилось, не успев начаться, – прошипел я ей в лицо, насмешливо ухмыляясь. – Еще до того, как я тронул тебя, Эмб.

Она подбежала к двери спальни и захлопнула ее у меня перед носом, устроив сцену. Эмбер хотела, чтобы Мэдисон услышала и спросила меня, что случилось, желая посеять в ней семена неуверенности. Спустя несколько секунд моя фальшивая невеста открыла дверь в ванную, закутавшись в халат и вытирая полотенцем свои короткие локоны. Удивительно вовремя. Я окинул ее подозрительным взглядом.

– Кто-то хлопнул дверью? – она склонила голову набок, позволив полотенцу упасть на пол. Затем подошла к кровати, открыла чемодан и – просто оцените это – начала вытаскивать все, что я для нее упаковал, роясь в своей одежде. Она поднимала одно платье за другим, рассматривала его, затем перебрасывала через плечо в поисках другого наряда.

– Какого черта ты делаешь? – вопрос прозвучал скорее изумленно, нежели гневно. Ее эксцентричное поведение всегда заставало меня врасплох.

– Выбираю наряд, – прощебетала она. – Что еще я могу делать, завернувшись в халат, только что выйдя из душа?

Отсосать мне.

– Итак? – спросила она снова. – Кто приходил? Я слышала, как ты с кем-то разговаривал.

– Эмбер, – пробубнил я, жадно обводя взглядом очертания тела Мэд под халатом. Я ненавидел то, что мне хотелось наброситься на нее, как на кусок шницеля. (На Мэдисон, не Эмбер. Я бы не притронулся к Эмбер, даже если бы это гарантировало мир во всем мире.)

– Предполагаю, что вы двое близки, – сказала Мэд, продолжая рассматривать свою одежду. Ее тон звучал нейтрально, простая констатация факта.

– Ты ошибаешься, – выпалил я.

– Но у вас так много общего.

– Мы оба дышим. Вот единственное, что нас объединяет.

– Вы оба невыносимо злобные.

Повисла тишина, во время которой я быстро напомнил себе, что объяснять Мэдисон, насколько мы с Эмбер разные, не имеет никакого смысла.

– Кстати, всегда пожалуйста, – простонал я.

– За то, что ты без разрешения рылся в моих вещах? – она повернулась, чтобы взглянуть на меня, все такая же сладкая и лучезарная. – Чрезвычайно великодушно с твоей стороны.

– Знаешь, не припоминаю, чтобы ты так же часто вступала в спор, когда у тебя имелся регулярный запас витамина D[16]. – Я прищурился, надеясь, что мое возбуждение не превратится в полноценную эрекцию, когда мы снова столкнемся лбами. И я сказал правду. Мэдисон продемонстрировала мне полную противоположность себя с тех пор, как я появился на пороге ее дома и попросил составить мне компанию в Хэмптонс. Эта ее новая версия отражала часть подлинной личности, и меня бесило, что ее я так и не узнал.

Меня злило, что на самом деле она смешная.

И саркастичная.

И настоящая заноза в заднице, в самом причудливо-привлекательном смысле.

Но больше всего меня взбесило то, что она врала мне, скрывая себя настоящую.

– Тогда я хотела произвести на тебя впечатление. Но этот корабль уплыл.

– Больше похоже, что он затонул посреди гребаного океана.

– Что ж. – Она пожала плечами, прижимая к груди красно-фиолетовое платье, выбирая наряд на день. – Именно ты отправил его навстречу шеститонному айсбергу посреди океана. Не смей забывать об этом, Чейз.

Я натянуто улыбнулся и спустился вниз, чтобы сломать на кухне что-нибудь ценное. Сломить Мэд, как я понял, больше не представлялось возможным. Она стала другой. Сильной.

Еще несколько часов, и мне больше не придется ее видеть.

* * *

Мы стояли в вестибюле, персонал переносил наши чемоданы к «Тесле», когда Джулиан сделал свой первый шахматный ход. Я предвкушал это все выходные, пытаясь распознать игру, ради которой он приехал. Не то чтобы я жаловался: Джулиан и Эмбер – ходячие катастрофы, но зато я всегда готов уделить больше времени Козявке.

Замечание Джулиана про шесть баллов – абсолютный бред. Даже в свои худшие дни Мэдисон заслуживала все двенадцать. Она не только безупречно красива, но и сексуальна, подобно тем женщинам, кому вообще не требовалось беспокоиться о своей привлекательности. Что Джулиана в ней раздражало, так это то, что Мэд оказалась равнодушна к цифрам на его банковском счете и к костюмам от «Армани». Она была той, кого называли постфеминистками. Девушка с менталитетом «мы-можем-это-сделать», прокладывающая собственный путь в мир. У него, напротив, менталитет «пусть-это-сделает-дворецкий». Очевидно, они напоминали масло и воду. Но если он думал, что я сорвусь, услышав, как он оценивает ее в шесть баллов, его ждал сюрприз. Позволить ему сбить меня с толку – не вариант.

В детстве, когда Джулиан возвращался из школы-интерната или колледжа, мы всегда играли в шахматы. Никто из нас не признавал себя большим фанатом этой игры, но между нами существовало незримое соперничество. Мы соревновались во всем. Начиная со спортивных достижений – оба были гребцами в командах старшей школы и колледжа – и заканчивая тем, кто мог съесть больше индейки на День благодарения. Несмотря на это, мы с Джулианом оставались близки. Достаточно близки, чтобы регулярно разговаривать по телефону, когда он был в отъезде, и тусоваться чаще, чем это обычно делают братья с десятилетней разницей в возрасте, когда он возвращался домой. Мы играли в шахматы самым причудливым способом. Оставляли доску в гостиной и двигали свои фигуры в течение дня. Что бросало дополнительный вызов, потому что нам всегда приходилось помнить, как выглядела доска до того, как мы ее покинули. Чтобы ни король, ни ферзь, ни слон, ни пешка не сдвинулись с места. Мы оба наблюдали за нашей игрой ястребиным взором.

То был урок стрессоустойчивости, планирования наперед и терпения. По сей день всякий раз, когда мы с Джулианом оказывались в доме родителей, мы играли.

В большинстве случаев я выигрывал.

Если точнее, в восьмидесяти девяти процентах (и да, я считал).

Тем не менее Джулиан всегда достойно боролся.

Но теперь мы не близки, и я подозревал, что ни он, ни я не собираемся соблюдать негласные правила нашей новой игры.

– Мэдди, Чейз, подождите. – Джулиан дважды хлопнул нам в ладоши, словно мы его прислуга. Мэдисон остановилась первой, и мне пришлось подчиниться ее глупому решению.

Родители и Кэти собрались вокруг нас. Отец держал на руках Клементину. Он обожал ее больше всех на свете. В девять лет она была уже почти подростком, и все же он до сих пор держал ее, будто она малышка.

Впрочем, с моим отцом всегда так. Он обладал сверхъестественной способностью быть лучшим в мире папой и дедушкой – лучшим мужем, по крайней мере, насколько я мог об этом судить, – но придерживаться роли полнейшего