Квартиру разделял коридор, начинавшийся прямо из прихожей.По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для “особенно рекомендованных” жильцов; кроме того, по той же сторонекоридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснеевсех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства,и спал на широком диване, а ходить и выходить из квартиры обязан был чрез кухнюи по черной лестнице. В этой же комнатке помещался и тринадцатилетний братГаврилы Ардалионовича, гимназист Коля; ему тоже предназначалось здесьтесниться, учиться, спать на другом, весьма старом, узком и коротком диванчике,на дырявой простыне и, главное, ходить и смотреть за отцом, который всё более иболее не мог без этого обойтись. Князю назначили среднюю из трех комнат; впервой направо помещался Фердыщенко, а третья налево стояла еще пустая. Но Ганяпрежде всего свел князя на семейную половину. Эта семейная половина состояла иззалы, обращавшейся, когда надо, в столовую, из гостиной, которая была, впрочем,гостиною только поутру, а вечером обращалась в кабинет Гани и в его спальню, и,наконец, из третьей комнаты, тесной и всегда затворенной: это была спальня НиныАлександровны и Варвары Ардалионовны. Одним словом, всё в этой квартиретеснилось и жалось; Ганя только скрипел про себя зубами; он хотя был и желалбыть почтительным к матери, но с первого шагу у них можно было заметить, чтоэто большой деспот в семействе.

— Где же ваша поклажа? — спросил он, вводя князя в комнату.

— У меня узелок; я его в передней оставил.

— Я вам сейчас принесу. У нас всей прислуги кухарка даМатрена, так что и я помогаю. Варя над всем надсматривает и сердится. Ганяговорит, вы сегодня из Швейцарии?

— Да.

— А хорошо в Швейцарии?

— Очень.

— Горы?

— Да.

— Я вам сейчас ваши узлы притащу. Вошла ВарвараАрдалионовна.

— Вам Матрена сейчас белье постелит. У вас чемодан?

— Нет, узелок. За ним ваш брат пошел; он в передней.

— Никакого там узла нет, кроме этого узелочка; вы кудаположили? — спросил Коля, возвращаясь опять в комнату.

— Да кроме этого и нет никакого, — возвестил князь, принимаясвой узелок.

— А-а! А я думал, не утащил ли Фердыщенко.

— Не ври пустяков, — строго сказала Варя, которая и с княземговорила весьма сухо и только что разве вежливо.

— Chère Babette,[6] со мной можно обращаться ипонежнее, ведь я не Птицын.

— Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем,что потребуется, можете обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можетеобедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля,не мешай им.

— Пойдемте, решительный характер! Выходя, они столкнулись сГаней.

— Отец дома? — спросил Ганя Колю и на утвердительный ответКоли пошептал ему что-то на ухо.

Коля кивнул головой и вышел вслед за Варварой Ардалионовной.

— Два слова, князь, я и забыл вам сказать за этими… делами.Некоторая просьба: сделайте одолжение, — если только вам это не в большуюнатугу будет, — не болтайте ни здесь, о том, что у меня с Аглаей сейчас было,ни там, о том, что вы здесь найдете; потому что и здесь тоже безобразиядовольно. К чорту, впрочем… Хоть сегодня-то, по крайней мере, удержитесь.

— Уверяю же вас, что я гораздо меньше болтал, чем выдумаете, — сказал князь с некоторым раздражением на укоры Гани. Отношения междуними становились видимо хуже и хуже.

— Ну, да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Однимсловом, я вас прошу.

— Еще и то заметьте, Гаврила Ардалионович, чем же я былдавеча связан, и почему я не мог упомянуть о портрете? Ведь вы меня не просили.

— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя, презрительноосматриваясь, — темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не во-время…Ну, да это не мое дело; не я квартиры содержу.

Заглянул Птицын и кликнул Ганю; тот торопливо бросил князя ивышел, несмотря на то, что он еще что-то хотел сказать, но видимо мялся и точностыдился начать; да и комнату обругал тоже, как будто сконфузившись.

Только что князь умылся и успел сколько-нибудь исправитьсвой туалет, отворилась дверь снова, и выглянула новая фигура.

Это был господин лет тридцати, не малого роста, плечистый, согромною, курчавою, рыжеватою головой. Лицо у него было мясистое и румяное,губы толстые; нос широкий и сплюснутый, глаза маленькие, заплывшие инасмешливые, как будто беспрерывно подмигивающие. В целом всё этопредставлялось довольно нахально. Одет он был грязновато.

Он сначала отворил дверь ровно на столько, чтобы просунутьголову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом дверь сталамедленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще не входил,а с порога продолжал, прищурясь, рассматривать князя. Наконец, затворил засобою дверь, приблизился, сел на стул, князя крепко взял за руку и посадилнаискось от себя на диван.

— Фердыщенко, — проговорил он, пристально и вопросительнозасматривая князю в лицо.

— Так что же? — отвечал князь, почти рассмеявшись.

— Жилец, — проговорил опять Фердыщенко, засматриваяпопрежнему.

— Хотите познакомиться?

— Э-эх! — проговорил гость, взъерошив волосы и вздохнув, истал смотреть в противоположный угол. — У вас деньги есть? — спросил он вдруг,обращаясь к князю.

— Немного.

— Сколько именно?

— Двадцать пять рублей.

— Покажите-ка.

Князь вынул двадцатипятирублевый билет из жилетного карманаи подал Фердыщенке. Тот развернул, поглядел, потом перевернул на другуюсторону, затем взял на свет.

— Довольно странно, — проговорил он как бы в раздумьи, —отчего бы им буреть? Эти двадцатипятирублевые иногда ужасно буреют а другие,напротив, совсем линяют. Возьмите.

Князь взял свой билет обратно. Фердыщенко встал со стула.

— Я пришел вас предупредить: во-первых, мне денег взаймы недавать, потому что я непременно буду просить.

— Хорошо.

— Вы платить здесь намерены?

— Намерен.

— А я не намерен; спасибо. Я здесь от вас направо перваядверь, видели? Ко мне постарайтесь не очень часто жаловать; к вам я приду, небеспокойтесь. Генерала видели?