Когда князь замолчал, все на него смотрели весело, даже иАглая, но особенно Лизавета Прокофьевна.

— Вот и проэкзаменовали! — вскричала она. — Что, милостивыегосударыни, вы думали, что вы же его будете протежировать, как бедненького, аон вас сам едва избрать удостоил, да еще с оговоркой, что приходить будеттолько изредка. Вот мы и в дурах, и я рада; а пуще всего Иван Федорович. Браво,князь, вас давеча проэкзаменовать велели. А то, что вы про мое лицо сказали, товсё совершенная правда: я ребенок и знаю это. Я еще прежде вашего знала проэто; вы именно выразили мою мысль в одном слове. Ваш характер я считаюсовершенно сходным с моим и очень рада; как две капли воды. Только вы мужчина,а я женщина и в Швейцарии не была; вот и вся разница.

— Не торопитесь, maman, — вскричала Аглая, — князь говорит,что он во всех своих признаниях особую мысль имел и неспроста говорил.

— Да, да, — смеялись другие.

— Не труните, милые, еще он, может быть, похитрее всех вастрех вместе. Увидите. Но только что ж вы, князь, про Аглаю ничего не сказали?Аглая ждет, и я жду.

— Я ничего не могу сейчас сказать; я скажу потом.

— Почему? Кажется, заметна?

— О да, заметна; вы чрезвычайная красавица, Аглая Ивановна.Вы так хороши, что на вас боишься смотреть.

— И только? А свойства? — настаивала генеральша.

— Красоту трудно судить; я еще не приготовился. Красота —загадка.

— Это значит, что вы Аглае загадали загадку, — сказалаАделаида; — разгадай-ка, Аглая. А хороша она, князь, хороша?

— Чрезвычайно! — с жаром ответил князь, с увлечениемвзглянув на Аглаю; — почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!…

Все переглянулись в удивлении.

— Как кто-о-о? — протянула генеральша: — как НастасьяФилипповна? Где вы видели Настасью Филипповну? Какая Настасья Филипповна?

— Давеча Гаврила Ардалионович Ивану Федоровичу портретпоказывал.

— Как, Ивану Федоровичу портрет принес?

— Показать. Настасья Филипповна подарила сегодня ГаврилеАрдалионовичу свой портрет, а тот принес показать.

— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша: — где этотпортрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще вкабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех неуходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю отжелания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет,возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуста.

— Хорош, да уж простоват слишком, — сказал Аделаида, когдавышел князь.

— Да, уж что-то слишком, — подтвердила Александра, — так чтодаже и смешон немножко.

И та, и другая как будто не выговаривали всю свою мысль.

— Он, впрочем, хорошо с нашими лицами вывернулся, — сказалаАглая, — всем польстил, даже и maman.

— Не остри, пожалуста, — вскричала генеральша. — Не онпольстил, а я польщена.

— Ты думаешь, он вывертывался? — спросила Аделаида.

— Мне кажется, он не так простоват.

— Ну, пошла! — рассердилась генеральша: — а по моему, вы ещеего смешнее. Простоват, да себе на уме, в самом благородном отношении,разумеется. Совершенно как я.

“Конечно скверно, что я про портрет проговорился, соображалкнязь про себя, проходя в кабинет и чувствуя некоторое угрызение… Но… можетбыть, я и хорошо сделал, что проговорился…” У него начинала мелькать однастранная идея, впрочем, еще не совсем ясная.

Гаврила Ардалионович еще сидел в кабинете и был погружен всвои бумаги. Должно быть, он действительно не даром брал жалованье изакционерного общества. Он страшно смутился, когда князь спросил портрет ирассказал каким образом про портрет там узнали.

— Э-э-эх! И зачем вам было болтать! — вскричал он в злобнойдосаде: — не знаете вы ничего… Идиот! — пробормотал он про себя.

— Виноват, я совершенно не думавши; к слову пришлось. Ясказал, что Аглая почти так же хороша, как Настасья Филипповна.

Ганя попросил рассказать подробнее; князь рассказал. Ганявновь насмешливо посмотрел на него.

— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но недокончив, задумался. Он был в видимой тревоге. Князь напомнил о портрете. —Послушайте, князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его:— у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…

Он смутился и не договорил; он на что-то решался и как быборолся сам с собой. Князь ожидал молча. Ганя еще раз испытующим, пристальнымвзглядом оглядел его.

— Князь, — начал он опять, — там на меня теперь… по одномусовершенно странному обстоятельству… и смешному… и в котором я не виноват… ну,одним словом, это лишнее, — там на меня, кажется, немножко сердятся, так что янекоторое время не хочу входить туда без зова. Мне ужасно нужно бы поговоритьтеперь с Аглаей Ивановной. Я на всякий случай написал несколько слов (в рукахего очутилась маленькая сложенная бумажка) — и вот не знаю, как передать. Невозьметесь ли вы, князь, передать Аглае Ивановне, сейчас, но только одной АглаеИвановне, так, то-есть, чтоб никто не увидал, понимаете? Это не бог знает какойсекрет, тут нет ничего такого… но… сделаете?

— Мне это не совсем приятно, — отвечал князь.

— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя: —она, может быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнемслучае мог обратиться… С кем же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меняважно…

Ганя ужасно робел, что князь не согласится, и с трусливоюпросьбой заглядывал ему в глаза.

— Пожалуй, я передам.

— Но только так, чтобы никто не заметил, — умолял обрадованныйГаня, — и вот что, князь, я надеюсь, ведь на ваше честное слово, а?

— Я никому не покажу, — сказал князь.

— Записка не запечатана, но… — проговорился было слишкомсуетившийся Ганя, и остановился в смущении.

— О, я не прочту, — совершенно просто отвечал князь, взялпортрет и пошел из кабинета.

Ганя, оставшись один, схватил себя за голову.

— Одно ее слово, и я… и я, право, может быть, порву!..

Он уже не мог снова сесть за бумаги от волнения и ожидания истал бродить по кабинету, из угла в угол.

Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение,неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не доходя двух комнат догостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом,подошел к окну, ближе к свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.