Если бы наши предки увидели современные способы добычи полезных ископаемых — например, рытье огромных карьеров экскаватором, — они бы, несомненно, ужаснулись. Они бы обвинили нас в том, что мы безрассудно обращаемся с природой, сами навлекаем на себя трагедии и катастрофы. При каждом обвале в шахте, который погребал под собой сотни людей, при каждом пожаре в подземных коридорах, стоившем горнякам жизни, при каждом выбросе химических веществ, который отравлял реки или вызывал эпидемию, они бы указывали на совершённое нами святотатство, на то, что мы не удосужились задобрить духов подземелий.

БЫЛО ПОЗДНО, на небе замерцали звезды; мы доедали рагу из мяса кенгуру. Доун положила мне хвост: здесь мясо самое нежное. Оставшуюся тушу животного, которое Колин подстрелил из кабины своего грузовика несколько часов назад, развесили на ветвях одного из деревьев. Все уселись поудобнее и достали сигареты. Мадди потирал живот и напевал вполголоса: «Славный мар-лу», растягивая последний слог…

Колин сообщил мне, что на следующее утро я смогу посетить Уилги-Миа. У него самого, сказал он, уже скрипят суставы и крутой спуск в шахту не одолеть, поэтому поведет меня Брендан. Среди его сыновей, по мнению Колина, ближе всех к природе именно он. В свободное время Брендан мастерит копья и бумеранги; когда ваджарри собираются всем племенем, он возглавляет ритуальные танцы.

В этот раз Брендан сидел рядом со мной. Он наклонился и передал мне мешочек с рассыпным табаком. «Если во время спуска не шуметь, — проговорил он так тихо, что мне пришлось податься вперед, чтобы разобрать его слова, — можно услышать, как поют эти друзья, мондонги». Он тихонько напел мотив: низкий, горестный вопль, начинающийся в глубине глотки.

Все снова замолчали, пока не заговорил Колин. «Мондонги, — сказал он с легкой усмешкой, едва заметной из-под полей его шляпы, — выглядят как местные, только поменьше. Ходят нагишом. Появляются и исчезают очень быстро».

После этих слов все Хэмлеты стали по кругу рассказывать истории о мондонгах. Доун знала, что неподалеку от Уилги-Миа однажды работал этнограф, как вдруг у входа в шахту появился старик — небольшого роста, темнокожий, голый — и, глядя на ученого с угрозой, затянул жуткую песню. Человек прыгнул в машину, укатил прочь и больше не возвращался.

Колин рассказал о приключениях другого ученого. То была женщина, и она утверждала, что ей явился старик, приказал убираться восвояси и потребовал замести за собой следы, оставленные в Уилги-Миа. Она также покинула холмы и не вернулась. Колин и Доун посмеивались, сыновья и внуки тихонько хихикали.

Мадди поведал, что как-то раз его жена нечаянно привезла мондонга в город на своей машине. Ее спрашивали, что за старичок сидит у нее на переднем сиденье, — а ведь она не собиралась никого подвозить. Тут захохотали все, в голос, закашливаясь пивом и стуча по столу ладонями.

Я слушал, озадаченный общим тоном этих повествований, и не знал, что сказать. Мондонги вроде бы представляли угрозу — и в то же время Хэмлеты рассказывали о них с теплом и ностальгией, как будто тут был вечер старинных семейных преданий.

Колин с трудом удерживался от смеха, но успел рассказать историю, которая произошла несколько лет назад, когда к Уилги-Миа на собрание общины прибыла группа ваджарри. Днем все спустились под землю и посетили священную шахту, но, как только солнце село и стало темно, никто не пожелал и близко к ней подходить. Соплеменники стали лагерем примерно в миле от шахты, и в темноте все тряслись от страха, опасаясь мондонгов. Вся семья уже заходилась от хохота, чуть не падая со стульев и вытирая слезы. «Так напугались, — ревел Колин, — что даже писать ходили парами!»

Я начал припоминать, что примерно то же слышал в Потоси — в рассказах об Эль-Тио. В тот раз священный ужас также соседствовал с теплыми, почти родственными чувствами.

Смех вскоре прекратился, и Колин замолчал; его лицо, скрытое шляпой, потемнело. «Вот только они там, черт побери, есть, — вымолвил он. Его голос звучал глухо, почти резко. Он затянулся сигаретой и смерил меня взглядом. — Просто нужно знать, как себя с ними вести».

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, в легком предрассветном тумане, мы, подпрыгивая на ухабах, ехали по бушу[48] в пикапе Колина, направляясь к подножию Уилги-Миа: эти холмы круто поднимались из земли, яркие, как извергающийся вулкан. Мы с Бренданом выгрузили инструменты и фонари из грузовика, а Колин и Доун, сопровождаемые Бэйби, поставили в тени машины стулья и вынесли термос с кофе. Везде вокруг нас валялись осколки каменных орудий, оставленные посетителями, которые приходили сюда тысячелетия назад. Говорили мало. Колин по-дружески подмигнул мне, и я приятно удивился. Он настоял на том, чтобы мы приехали сразу после рассвета, когда холмы выглядят красивее всего.

Уилл Хант

Когда мы с Бренданом начали подъем по склону и грузовик Колина, оставшийся внизу, казался всё меньше и меньше, нам открылся вид на всю долину холмов Уэлд-Рейндж. Тропа песен петляла между холмами; каждая вершина отмечала место, где приземлился Предок марлу. Мы перебирались через красно-черные мраморные выступы, содержащие самую чистую железную руду во всей Уэлд-Рейндж — то, за чем приехала сюда компания Sinosteel. «Не видать им, — заявил Брендан. — Больше шансов у них на Луне пописать».

Он добрался до вершины холма первым. «Вот она», — сказал он тихо. Я поднялся к нему и взглянул в зияющую под нами красную долину, которая уходила вниз гораздо дальше, чем я мог себе представить. Вид ее меня просто ошеломил. Пейзаж Уэлд-Рейндж изобиловал яркими цветами — пурпурные каньоны на закате, малиновые лужи во время дождя, — но этот цвет был совсем другого рода. Такого оттенка бывает лава, лоно женщины, — цвет низины словно давал определение слову «красный».

И возможно, меня поразил цвет, или необычное, животное тепло, исходившее из бездны под нами, или мое зрение было затуманено в этот ранний рассветный час, — но я мог поклясться, что буквально на минуту, заглянув за край обрыва, я увидел, как что-то зашевелилось в темноте: маленький человечек, похожий на духа, то появляющийся, то снова исчезающий.

Брендан перебрался через край, и я последовал за ним. На крутом склоне идти пришлось крайне аккуратно, ногами нащупывая твердую поверхность, делая большие шаги из стороны в сторону. Под нашими ногами длинными каскадами, шипя, двигалась охра. За доли секунды всё мое тело было вымазано красным — словно я получил посвящение. Во время спуска я обратил внимание на то, что охра вбирала в себя все звуки, делая наши движения бесшумными; казалось поэтому, что мы находимся как бы во сне: стоило нам заговорить, наши голоса звучали мягко, а собственные слова мы слышали как будто издалека, словно говорили другие в помещении. Когда поднялось солнце и его косые лучи просочились в шахту, охра начала мерцать и менять цвета, от теплого темно-вишневого до насыщенного сиреневого и затем — до яркого-яркого розового. От этого казалось, будто стены движутся, а сама шахта мягко пульсирует. Будто мы опускаемся в горло живого существа — и земля поглощает нас.