Что бы он там ни сказал месье Леру, к соглашению они, видимо, пришли, потому что, когда у остальных в тот день закончились уроки, Бенни уже ждал их возле лавки сладостей, и на физиономии у него цвела широченная улыбка.

– Следуйте за мной, господа, – объявил он и повел процессию в расположенный за углом музей.

Ко всеобщему удивлению, профессор Дюпон радушно их встретил и пригласил в свой кабинет, где на полках вдоль стен стояли ряды и ряды самых разных восковых голов.

– Итак, леди и джентльмены, – сказал он, – мой выдающийся соотечественник, месье Леру, рассказал мне о подвигах нашего друга, месье… Хишкука.

– Хичкока, – поправила Брайди.

– Воистину. И теперь в ознаменование проявленных им славы и мужества я собираюсь выставить у себя в экспозиции фигуру месье Хучкокта…

– Хичкока!

– В точности так. Месье Леру показал мне изготовленную вами голову, и, должен признать, я изменил свое мнение о ваших профессиональных талантах. На самом деле мне еще никогда не доводилось видеть столь замечательное произведение искусства.

Бенни так и сиял от скромности.

– Да, – кротко сказал он. – Думаю, я мог бы сделать кого угодно. Вот хотя бы Секстона Блейка – если музею угодно будет заказа…

– Пока что мы остановимся на мистере Фишдоке. Какого цвета у него глаза?

Он открыл целый ящик, полный всевозможных стеклянных глаз, и пока банда спорила относительно того, какого же все-таки цвета они у мистера… то есть Диппи, профессор снял с полки голову (кажется, первую попавшуюся) и протянул ее Бенни.

– Прошу, возьмите этот воск и сделайте мне портрет мистера Хичпота, который затем обретет почетное место в этом музее.

Они взяли голову.

И выбрали глаза.

И – приступили к работе.

Ну, то есть ваянием занимался Бенни – он чувствовал, что должен как-то себя реабилитировать, потому что на снимке из детективной камеры после проявления оказалось только расплывчатое изображение его собственного живота: ее по совершенно непонятной причине направили в обратную сторону.

К счастью, это ни на что не повлияло, так как мистер Гребби полностью и безоговорочно признался.

В общем, Бенни работал, и жизнь в целом вошла в привычное русло. Двойняшки обучались, как правильно делать ставки на скачках, у многоопытных младших конюхов на конюшне Ходжкинса. Грому задали новую домашнюю работу – теперь они проходили букву «К»: кастелян, катаплазма, кошениль… Что до Брайди – о, она влюбилась! Втрескалась по самые уши в Эдмунда Фицвилкинса, актера из Суррейского театра, и теперь все свободное время ошивалась у служебного входа, изнывая от тоски.

Громов папа возместил все, что одалживал, и магистраты оставили его в покое, ограничившись строгим предупреждением, – когда смогли, наконец, сделать серьезное лицо и перестать прыскать со смеху.

– И чтоб никаких больше электрических корсетов, – сказали они. – Как вам в голову пришла такая дикая идея!

– И думать забуду, – заверил их папа.

Вот так и вышло, что Бенни трудился в гордом одиночестве. Но Бенни был гений и ничуть против того не возражал. Остальные время от времени ловили на просторах Ламбета Диппи и притаскивали в штаб-квартиру – позировать. Каштанщик до сих пор чувствовал себя слегка странновато – сказывались последствия конебодрителя, – но позировать не отказывался: себе дороже! Вдруг его в отместку еще в какую опасную авантюру втянут?

Через три дня сосредоточенной работы голова была готова.

Бенни гордо снял со своего произведения рогожу. Все столпились вокруг, онемев от восхищения.

Ну, почти.

– Она ничем не хуже той, первой, – оценила Зерлина.

– Она гораздо лучше, – возразила Анжела. – В ней больше страсти.

– Это шедевр, – сказал Гром. – Революция в искусстве!

– Спасибо вам, ребята, – только и смог вымолвить Диппи. – Спасибо. Глазам своим не верю…

Профессор Дюпон тоже остался более чем доволен.

– Изумительно! – воскликнул он. – Приложу все усилия, чтобы обеспечить тело, достойное этого… этого творения! Воистину оно демонстрирует полет воображения, равный гению самого Эдгара Аллана Пё… Оставь ее здесь, милый мальчик! Она станет гвоздем экспозиции, которая потрясет мир! Приходите в субботу на официальное открытие.

Разумеется, они пришли. Диппи пришел вместе с ними – в своем самом лучшем шмуттере и с волосами, тщательно зализанными макассаровым маслом. Выглядел он прямо как конфетка!

Мистер Добни тоже пришел – да и вообще толпа собралась что надо. Всем не терпелось увидеть поразительную новую выставку. По всему фасаду красовались афиши:

– В подвале? – переспросил Бенни. – Там ведь Камера Ужасов, да?

Они заторопились вниз по узкой темной лестнице в тускло освещенное, затянутое паутиной подземелье с кирпичными стенами, где демонстрировались самые худшие кошмары, какие только мог предложить своим гостям Музей восковых фигур.

Табличка возле входа, как обычно, гласила:

Правда, под ней теперь размещалась еще одна:

Взгляды банды пробежали по сценам резни и душегубства, оформлявшим комнату: перерезаемые горла, отрубаемые головы, все как всегда. Это они уже видели и не раз.

В углу, шушукаясь, клубилась взволнованная толпа – прямо на глазах у детей из нее вывели двоих посетителей. Оба были бледны и дрожали с головы до ног.

– Где моя голова? – нервно спросил Бенни. – Что они сделали с моим шедевром?

Он решительно начал проталкиваться сквозь толчею; прочие не отставали.

На самых подступах их остановила еще одна табличка:

И, наконец, они увидели.

Сцену освещал дерганый, мерцающий свет факела. В ней присутствовали священник, заплечных дел мастер в черной маске, вооруженный парой раскаленных докрасна щипцов, и – съежившийся в ужасе на полу, одетый в лохмотья еще один персонаж.

У персонажа была голова Диппи Хичкока, исполненная выдающимся местным скульптором, мистером Бенни Камински.

Голова была точно в том виде, в каком выдающийся скульптор ее изваял. Ничто в ней не изменилось. Но каким-то образом в атмосфере подземелья и в этом антураже на лице у нее образовалось выражение жуткого, безымянного ужаса, достаточное, чтобы надолго обеспечить кошмары кому угодно. Выпученные глаза, оскаленные в мучительном крике зубы – каждая черта несчастного страдальческого лица была полна страхом и отчаянием.

– Гммм, – сказал некоторое время спустя Бенни. – Должен сказать, у нас в логове она так никогда не выглядела.

– И, тем не менее, она хороша, правда, Диппи? – сказал мистер Добни, и остальные зрители, кажется, были с ним совершенно согласны.

– Вы только поглядите на страдание в этих глазах! – шушукались вокруг.

– Нет, я просто смотреть на него не могу!..

– С ним наверняка проделывали вещи, о которых даже