– Пошла отсюда, – процедил водитель.

На его голове набухла большая шишка; он накрыл ее одной рукой, а другой потянулся за рацией. Я надела рюкзак и вышла. Дорожная пыль поднималась вокруг меня клубами. Я стояла и смотрела в открытые двери.

– Фамилия матери, – потребовал водитель, тыча в меня пальцем.

– Нет у меня матери, – ответила я.

– Тогда опекуна.

– Штат Калифорния.

– С кем живешь, чучело? – От его шипения аж рация затрещала, и он ее выключил. Теперь тишина в автобусе была полной. Даже Перла перестала реветь и сидела неподвижно.

– Элизабет Андерсон, – ответила я. – Телефона и адреса не знаю.

Все детство я нарочно не запоминала телефоны, чтобы не надо было отвечать вот на такие вопросы.

Водитель в ярости швырнул рацию на пол. Он смотрел на меня убийственным взглядом, но я нагло его выдержала. Я надеялась, что он уедет и бросит меня на обочине одну. Лучше уж остаться здесь, чем ехать в школу; к тому же меня грела мысль, что этот инцидент будет стоить лысому уроду его работы. Он стучал пальцами по гудку, а мое предвкушение тянулось бесконечно, как безлюдная дорога.

А потом Перла встала и подошла к нему.

– Можете позвонить моему папе, – пролепетала она. – Он за ней приедет.

Я злобно прищурилась. Перла отвела взгляд.

В итоге за мной приехал Карлос. Усадил в фургон, выслушал версию водителя и молча отвез меня на виноградник. По пути я смотрела в окно, запоминая каждую мелочь, словно видела все в последний раз. После такого Элизабет ни за что не разрешит мне остаться. Под ложечкой засосало.

Но когда Карлос рассказал ей, что я наделала, все время держа на моей шее грубую ладонь, тем самым заставляя смотреть ей в глаза, Элизабет рассмеялась. Ее смех был столь неожиданным и коротким, что, едва она замолкла, мне показалось, будто то была слуховая галлюцинация.

– Спасибо, Карлос, – сказала Элизабет, и лицо ее посерьезнело. Она пожала ему руку. Рукопожатие было кратким и выражало одновременно благодарность и желание поскорее от него отделаться.

Карлос тут же повернулся к выходу.

– Рабочим ничего не нужно? – спросила Элизабет. Он покачал головой. – Тогда я приду через час, может, чуть позже. Пригляди там, пока меня не будет.

– Сделаю, – ответил он и скрылся за сараем.

Элизабет сразу направилась к машине. А когда обернулась и увидела, что я не пошла за ней, вернулась к тому месту, где я стояла.

– Со мной, – приказала она. – Быстро.

Она сделала шаг мне навстречу, и я вспомнила, как всего два месяца назад она втащила меня в дом. С тех пор я выросла и набрала потерянный вес, но все же не сомневалась, что она сумеет, если захочет, зашвырнуть меня в машину. Послушно забравшись в кабину, я представляла, что сейчас будет: вот она везет меня в социальную службу. Белый зал ожидания. Элизабет уходит раньше, чем дежурный соцработник зарегистрирует меня в системе. Все это я уже проходила. Сжав кулаки, я смотрела в окно.

Но когда мы выехали на дорогу, Элизабет меня удивила.

– Мы едем к моей сестре, – сказала она. – Тебе не кажется, что вражда чересчур затянулась?

Я вся сжалась. Элизабет взглянула на меня, точно ожидала ответа, и я напряженно кивнула, только теперь осознавая значение ее слов.

Она не собиралась сдавать меня обратно.

Глаза наполнились слезами. Злоба, которую я испытывала к ней в то утро, испарилась, на смену ей пришло потрясение. Когда Элизабет сказала, что ничто не заставит ее от меня отказаться, я не поверила ей ни на секунду. А теперь смотрите – вот я, всего через несколько минут после того, как меня отправили домой из школы, и наверняка теперь отстранят от занятий, если вовсе не исключат, – а Элизабет толкует о своей сестре! Растерянность и что-то незнакомое – облегчение, а может, даже радость – кружились во мне вихрями. Я закусила губу, сдерживая улыбку изо всех сил.

– Кэтрин с ума сойдет, когда узнает, что ты треснула водителя по башке, когда он вел автобус, – проговорила она. – И знаешь почему? Ведь я в свое время сделала то же самое! Только, кажется, было это во втором классе. Уже не помню. Так вот, он ехал, ехал, а потом давай зыркать на меня в зеркало заднего вида. Ну, я не удержалась, вскочила и заорала: «На дорогу смотри, жирный козел!» А он, правда, был жирный, без шуток.

Я начала хохотать, и как начала, так уж не могла остановиться. Я сложилась пополам, прижав лоб к приборной доске, и хохот вырывался из груди сдавленными хрипами, похожими на рыдания. Я закрыла лицо руками.

– Наш не жирный, – сказала я, когда успокоилась и смогла говорить. – Зато урод.

Тут я снова начала смеяться, но молчание Элизабет заставило меня прекратить.

– Не хочу, чтобы ты думала, будто я тебя хвалю, – заметила она. – Ты поступила неправильно, не сомневайся. Но я чувствую себя виноватой, что проигнорировала твой гнев и послала тебя в школу в таком состоянии. Надо было объяснить тебе лучше, поделиться с тобой.

Элизабет все понимала.

Я подняла лоб от приборной доски и положила голову ей на колени, вдруг впервые в жизни почувствовав себя не так одиноко. Руль был всего в паре дюймов от моего носа. Затылок давил ей в живот. Возможно, Элизабет удивило мое внезапное проявление нежности, но если это и было так, она не подала виду. Только отпустила руль, положила руку мне на висок и начала гладить мое лицо и нос.

– Надеюсь, она дома, – сказала Элизабет, и я поняла, что она снова думает о Кэтрин. Она включила поворотник и стала ждать, пока несколько автомобилей проедут мимо, а потом свернула на шоссе.

Все недели перед урожаем Элизабет думала о сестре. Я знала об этом, потому что она ей звонила – десятки раз, и каждый раз говорила с автоответчиком. Ее первые монологи были похожи на те, что я подслушала под окном: разрозненные воспоминания, убежденное желание оставить все в прошлом. Но в последнее время она разговорилась, разболталась, и иногда говорила так долго, что время на автоответчике кончалось и приходилось перезванивать. Она все описывала и описывала нашу каждодневную жизнь буквально до минуты, бесконечно рассказывала, как пробует виноград и чистит баки для сбора. Часто она рассказывала, что готовит, в процессе готовки, обмотавшись проводом и бегая от плиты к полке со специями и обратно.

Чем больше времени Элизабет говорила с Кэтрин, а точнее, с ее автоответчиком, тем отчетливее я понимала, как мало она говорит с другими. Она выходила из дома только на рынок, в бакалейную лавку, хозяйственный магазин и изредка на почту, но лишь чтобы получить растения, заказанные по каталогу для садоводов. Письма никогда не отправляла и не получала. Я видела, что со всеми немногочисленными местными жителями она знакома: она просила мясника передать привет жене, а когда проходила мимо прилавков на фермерском рынке, всех продавцов называла по имени. Однако она не разговаривала с этими людьми. Мало того, за все время, что я с ней жила, я ни разу не слышала, чтобы она вообще с кем-то разговаривала. Ее общение с Карлосом имело сугубо практический характер и касалось только выращивания и сбора винограда – от этой темы они никогда не отклонялись.