И вот, пока мы ехали к Кэтрин, я лежала у Элизабет на коленях и сравнивала свое тихое нынешнее существование со всем, что мне раньше представлялось обычной жизнью: большими семьями, шумными домами, службой соцобеспечения, суетливыми городами, истерикой и агрессией. Возвращаться ко всему этому не хотелось. Я поняла, что Элизабет мне нравится. Нравятся ее цветы, виноград, сосредоточенное внимание. Наконец я нашла место, где мне действительно хотелось остаться.

Свернув на обочину, Элизабет припарковалась и глубоко вздохнула, пытаясь успокоить нервы.

– Что она тебе сделала? – спросила я. Их отношения вдруг стали интересны мне, как никогда раньше.

Элизабет мой вопрос не удивил, но ответила она не сразу. Погладила меня по лбу, щекам и плечу. А когда наконец заговорила, то шепотом:

– Она посадила желтые розы… – С этими словами она нажала на тормоз и потянулась к двери. – Пойдем, – сказала она, – пора познакомиться с Кэтрин.

3

Грант ехал по городу, на резких поворотах и оживленных перекрестках замедляя свой большой фургон.

– Грант, – сказала я.

– Что?

Я заглянула в мятый бумажный пакет – не осталось ли крошек? – но ничего не нашла.

– Я не хочу встречаться с Элизабет.

– И что?

Его ответ был как белый тополь – в нем не было определенности.

– Что «что»?

– Не хочешь, так не встречайся.

– Она не приходит на ферму?

– С того дня, что вы вместе приезжали, больше не приходила, а это было когда? Почти десять лет назад? – Грант посмотрел в окно на воду, и лица его я не видела, но говорил он тихо. – Она и на похороны матери не пришла. Ты решила, что она придет сегодня, потому что ты там будешь?

– А она знает, что я к тебе еду? – похолодела я.

– Да откуда ж ей знать? – Он опустил окно, и между нами стеной вырос ветер.

Грант не общался с Элизабет. Он сказал мне об этом за пончиками, но я не поверила. Наверняка Грант знал правду, а если так, что мешало ему рассказать Элизабет? Остаток пути я пыталась найти какое-то объяснение, но, когда Грант остановился у запертых металлических ворот, так ничего и не придумала. Он заехал в открытые ворота.

При виде цветов я забыла о своих раздумьях. Выскочила из машины и упала на колени у дороги. Где-то должен был быть забор, но его не было видно, и цветочное поле тянулось до самого горизонта. На табличке было написано неизвестное мне латинское название, семейство и вид ближайшего цветка. Словно увидев воду после многодневного скитания по пустыне, я взяла маленькие желтые цветы в ладони и поднесла к лицу. Щеки запачкались в пыльце, лепестки дождем посыпались на грудь, живот и ноги. Грант рассмеялся.

– Оставлю тебя одну, – сказал он и сел в фургон. – Когда будешь готова, приходи за дом. – Поднимая пыльные клубы, его фургон подскакивал на вмятинах.

Я легла на землю между клумбами и исчезла из виду.

Гранта я нашла позади дома: он сидел за старым столом для пикников. На столе стояли два стакана с молоком, лежали коробка шоколадных конфет и список, что я вручила ему утром. Я села напротив и показала на листок:

– Что тебе не нравится?

Я заглянула в коробку и стала выбирать конфету. Почти все были из темного шоколада с орехами и карамелью. То же, что выбрала бы я.

Грант провел пальцем по списку, на одной строчке задержался и показал слово, но я не могла прочесть его вверх ногами.

– Лесной орех, – сказал он. – Примирение. Почему не мир?

– Потому что традиционно семейство березовые веками было разделено на два: березовые и лещиновые. Лишь недавно они стали подгруппами одного семейства, – объяснила я. – Что это, если не примирение?

Грант опустил взгляд, и по его выражению я поняла, что он и без меня знает историю этих семейств.

– Тебя не переспоришь.

– Не пытайся, – ответила я. – А ты меня за этим пригласил?

Он перевел взгляд на дом и на поля.

– Нет, – признался он, – не за этим. – Набрав целую пригоршню конфет, он встал. – Доедай. Я сейчас приду, и пойдем прогуляемся.

Я выпила молоко. Когда Грант вернулся, на его шее висел фотоаппарат – тяжелый, черный, на вышитом ремешке. Как и язык цветов, он явно был из Викторианской эпохи.

Он снял его и протянул мне.

– Это для твоего справочника, – сказал он, и я тут же поняла, что он имеет в виду. Я сделаю свой справочник, с иллюстрациями из его цветов. – Подаришь мне экземплярчик, – сказал он, – и между нами больше не будет недоразумений.

Да вся эта ситуация сплошное недоразумение, подумала я, забирая у него фотоаппарат. Я не катаюсь на машине с молодыми людьми и не сижу с ними за столиками для пикника, угощаясь шоколадными конфетами. Не пью молоко, обсуждая семейства растений, цветы или что угодно.

Грант шел впереди, а я за ним. Он вывел меня на проселочную дорогу, ведущую к западу; перед нами за холмы садилось солнце. Небо было то оранжевым, то голубым; надвигались грозовые тучи. Я поежилась и отстала. Грант указал влево, где тянулся длинный ряд деревянных сараев, запертых на висячие замки. Раньше здесь было производство сухоцветов, объяснил он, но, когда мать заболела, он перестал этим заниматься. Мертвые цветы его не интересовали. По правую руку тянулись акры теплиц с подсветкой; сквозь щели в открытых дверях были протянуты длинные шланги. Грант подошел к одной из них и открыл дверь. Я проскользнула внутрь.

– Орхидеи, – сказал он и обвел рукой полки, на которых стояли горшки с подпорками. – К продаже еще не готовы. – Ни одна не цвела.

Мы вышли из теплицы и продолжили свой путь по тропинке, вьющейся вверх по холму через перевал и спускающейся вниз с обратной стороны, через огромные площади, уставленные теплицами, к открытым полям цветов. Наконец мы очутились у деревенского дома.

По пологому холму мы спустились в розарий. Он был маленьким, ухоженным и скорее напоминал розовый садик перед каким-нибудь особнячком, чем на ферме. Грант случайно коснулся меня рукой, и я отошла на шаг.

– Дарила кому-нибудь красную розу? – спросил он. Я взглянула на него так, будто он пытался отравить меня наперстянкой. – А розу столистную? Мирт? Гвоздику? – допытывался он.

– Признание в любви. Любовь. Чистая любовь, – уточнила я, чтобы убедиться, что нет расхождения в смыслах.

Грант кивнул:

– Ответ: нет, нет и нет.

Я сорвала бледный бутон цвета стыдливого румянца и один за другим принялась отрывать лепестки.

– Я скорее чертополохо-пионово-базиликовая девушка, – сказала я.

– Мизантропия, гнев, ненависть? – ответил Грант. – Хм…

Я отвернулась:

– Сам спросил.