В накатывающей волнами дремоте ему казалось, что в доме успокаивающе трещит камин, согревая его.

– Коди, ты, часом, не трогал утюг? Что-то пахнет горелым… Сегодня я сумел всех собрать на праздник в пабе, я принес много сидра, ты тоже спускайся, – Джей смотрелся в зеркало, поправляя волосы и рубашку в ковбойском стиле. На шею он повязал красный платок, выглядело бы даже красиво, не будь у него под глазом синяк, полученный в недавней драке.

– Нет, вы снова будете смеяться надо мной! Вы будете заставлять меня танцевать! – Коди зло нахмурился, моргая сонными глазами.

– Да даже если и так. Подумаешь, заставим потанцевать… И вообще, ворчат только старики… А тебя, золотко, все любят!

– Я не дурак, чтобы мне так говорить, я тебе не верю! Вот я не пойду, а вы хоть до смерти напейтесь там! Я отсюда скоро уеду, я уеду в колледж, а вы все тут останетесь до скончания веков, вот тогда и посмотрим, кто тут дурачок!

– Как же ты уедешь-то, малыш? А впрочем, ты танцевать все равно не умеешь. С твоими-то ногами… Ну я пошел, люди ждут, вообще-то, а ты сиди здесь, сколько хочешь, дурачок.

Коди лежал на диване, сердито сжимая и разжимая кулаки.

В открытое окно донеслись обрывки разговоров и сигаретный дым, жители, нарядные и уже чуть подвыпившие, заходили в паб. На их лицах играло выражение сытости, ожидания удовольствия, и как хорошо, что в пабе не было зеркал. Несколько посетителей встали у входа под козырьком, докуривая сигареты. Коди стоял сбоку от окна, прижавшись лицом к стене, так, чтобы его не было видно. Но и сам он отсюда мог видеть только их ноги.

– Таких надо травить по весне, а то они плодят уродов – без семьи, без роду, а и то, жить хочется и таким, – сказали ботинки из грубой воловьей кожи.

– Я б на его месте пошел и утопился, с такой-то рожей! – поддакнули ему такие же ботинки, но с черными шнурками.

– А говорят, Марта все завещала Коди, уж не знаю, правда ли, но коли так – Джею придется возиться с ним еще долго! – туфли на толстом каблуке чертили круги на песке.

– Да вынесет он его ногами вперед, и вся недолга! – рабочие сапоги шаркнули, и каблуки перестали вырисовывать круги.

Внутрь пробежали маленькие красные кеды, и на мгновение все притихли.

– А помните, как он залез в дом старика Дрю, тот чуть не пристрелил парня, принял за грабителя! А я вот так думаю, он же шляется везде, вдруг что пропадет? На кого думать? – женская рука стирала носовым платком пыль с красных лакированных туфлей.

– И он ведь ещё наглость имел подкатывать к Мэйси! Напугал бедняжку! Она потом заикалась даже вроде бы… – воловьи ботинки раздавили окурок.

– И не говори, смотреть-то тошно, ну как дохлая крыса! Я как-то видела в пабе, валяются под столом вырезанные бабы из журнала, он их собрал и унес наверх, позор-то какой! – красные туфли приобняли ботинки с черными шнурками, и все прошли внутрь.

Коди с трудом, опираясь о стены, украдкой прошел в комнату тети Марты и открыл ее шкаф. Там висело на кедровых плечиках тонкое вискозное платье в крупный цветок. Он прижался лицом к шуршащей ткани и заплакал. Это платье Марта очень любила, любила так сильно, что всегда отдавала в химчистку, боясь испортить при стирке. Она бы надела это платье сегодня, вышла бы, стуча каблучками, вся в облаке пудры и разогнала бы сплетничающих болванов в пабе.

Коди шмыгнул носом. Он бережно достал ее платье и положил на гладильную доску. Марта придет и похвалит его за старание. И, включив старый тяжелый утюг в розетку, некоторое время он стоял над платьем, задумавшись. А после, горестно всхлипнул, опустил утюг на ткань и та закипела, оплавилась, потекла с доски на пол, мешаясь со слезами Коди.

– Эй, глухая тетеря, спускайся вниз, живо! – Джей зовет его, озлобляясь с каждым словом все сильнее, и, испугавшись, Коди выбежал из комнаты, вытирая лицо рукавом грязной рубашки, пока Джей не застал его там.

В пабе было как никогда людно – почти все горожане собрались здесь. Все они повернули головы в сторону Коди, как только он спустился. Раздались смешки, кто-то охнул, показывая на него пальцем.

Кого тут только не было, но за маскарадными масками всех их было не узнать. Джей схватил его за шиворот и вытолкал наружу. Толпа вывалилась вслед за ними, они гудели, как рассерженные осы, окружая Коди. Воздух стал душным, они обступили его тесным кругом.

В центр круга вышел мэр, облаченный в карнавальный костюм судьи, его парик съехал набок. Тряся моржовыми длинными усами, он громогласно провозгласил:

– Властью, данной мне Богом и этими людьми, – тут он обвел толпу осоловелым взглядом и, икнув, продолжил, – Я изгоняю тебя из сей общины! – и он ткнул в Коди пальцем.

– Как говорит нам писание, – он достал скомканный листок, расправив который, прочел, – Так… ага… вот… “Следует изгонять грешников в день сей, дабы очистить племя, и дадут здоровые семена богатый урожай. Избавляйтесь же от ветхого, дабы дать место новому. Да не отвернутся от вас ангелы Божии, от греха и смрада вашего, да не оскудеет юдоль ваша!”

Коди затравленно смотрел вокруг – вот Таниша, вот собачник Кэл, вот его учительница по географии – все они, раскрасневшись от жары, в карнавальных костюмах, тычут в него пальцами и вторят словам мэра “вон”, “вон”, “вон”.

Джей сбросил со второго этажа его игрушечных лошадок, они повалились в пыль, на них наступили подошвы воловьих ботинок. Следом полетели его немногочисленные одежки и выпускной костюм.

Особо прыткие собака и медведь дотолкали его в спину до самого шоссе, сопровождая толчки обильной бранью, остальные же, громко обсуждая изъяны и грехи “выродка, пригретого ими, из-за которого все беды”, вернулись в паб.

Падая на асфальт, он разбил себе лоб. Сверху на него посыпались пара свитеров да рубашек.

– Ну все, мусор вынесли, идемте праздновать!

Коди лежал, распростершись на асфальте, глядя сухими глазами в высокое бледное небо. Ни одной тучки, ни одной птички не было в этой вышине. Хотел бы он стать сейчас птичкой и улететь. Но злость в нем брала верх над остальными чувствами. Он бормотал окровавленными губами:

– Этот паб – мой. Этот город – мой. Это всё – моё.

С трудом поднявшись, он, покачиваясь, побрел через поле в город. Напевая привязавшуюся мелодию, он неверной походкой прошел по Черри-стрит до Четвертой, свернув на ней к