Не прошло и пяти дней, как вспышка заразы полыхнула по трущобам Старого порта. Болезнь начиналась головной болью и рвотой, сопровождаемыми лихорадкой, судорогами, слабым аритмичным пульсом, вялостью, заторможенностью и такой тяжестью в голове, что больной с трудом держал ее прямо и был похож скорее на пьяного или теряющего сознание, при этом взгляд его был устремлен в одну точку и полон страха и отчаяния. Зараза быстро распространилась по городу, поражая лекарей скоротечностью и смертельностью — больные умирали через 2–5 суток после заболевания. В начале и разгаре эпидемии не было ни одного случая выздоровления. На улицах появились тысячи трупов, которые некому было убирать. Для их уборки властями было привлечено 698 каторжников.

Город запаниковал. В Марселе произошло невиданное — исчезло продовольствие. На улицы вышли бандиты, грабители, воры. Горожан грабили среди бела дня между кучами мусора и гниющих тел. Золота и денег не брали. Брали еду.

И тут вдруг паника марсельцев сменилась безудержным весельем!

Марсельцы решили промотать последнее. Очевидец писал: «Среди населения наблюдались всеобщие излишества, лихорадочная распущенность и ужасающее растление». В этом поведении было все что угодно, но не мужество. Оно было вызывающим, как будто люди хотели бросить вызов болезни. Многие вслед Боккаччо утверждали, что «много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, вот вернейшее лекарство против недуга».

31 июля парламент в Экс-ан-Провансе объявил Марсель карантинной зоной. Жителям города было запрещено покидать его, а жителям Прованса — въезжать в него. Жан-Батист Шато — владелец прибывшего судна был арестован. Его признали виновным и приговорили к смертной казни. Но казнить не успели, так как незадолго до исполнения приговора он умер в тюрьме от привезённой им же чумы.

Вокруг заражённой местности в августе была возведена каменная стена высотой почти лва метра и толщиной почти метр с постами охраны. Нарушение карантина каралось смертной казнью.

16 ноября 1720 г. епископ с высоты колокольни Аккуль произнес заклинания против чумы, обратившись к четырем частям света, и отслужил литургию.

Видимо, помогло. С октября 1721 года эпидемия пошла на спад. Появились выздоравливающие. С 19 ноября уменьшилось количество случаев заболевания. С 10 декабря чума фактически прекратилась, погубив в Марселе за 15 месяцев 64 тысячи человек из 90 тысяч горожан.

В декабре эпидемия прекратилась, хотя отдельные случаи заболевания отмечались в 1722 году.

А может, марсельцам помог «уксус черырёх разбойников», модное тогда лекарство от чумы. смесь уксуса и камфоры с мелко изрубленными частями шалфея, мяты, руты, чеснока, корицы и гвоздики. Продавцы говорили, что во время чумы в Марселе четыре разбойника без всяких для себя последствий проникали в зачумленные дома и грабили их. По окончании эпидемии они были схвачены, и на суде им было обещано прощение, если они откроют секрет, спасавший их от заражения чумой. Они, якобы, сообщили рецепт средства, которое они употребляли. За это их не казнили, а отправили в ссылку, в дикую Луизиану.

Чума ушла из Марселя недалеко, в другие города Прованса. В октябре 1720 года эпидемия началась в Эксе (там погибло 18 тысяч жителей), потом в ноябре был зачумлён Арль (в нём умерло от чумы около 43 % жителей, более 10 тысяч человек из 23-тысячного населения). В начале 1721 года чума дошла до Тулона, где погибли почти все. Из 26 тысяч тулонцев чума оставила в живых шесть тысяч. Почти с такой же жестокостью как в городах, эпидемия чумы свирепствовала в деревнях. Общее число умерших от нее во всех пораженных местностях, составило 87 659 из 247 890 жителей (35,3 %).

Марсельская чума посетила наш мир тогда, когда в Европе уже вовсю бушевало Просвещение. К ней врачи уже не отнеслись как к каре Господа. Её начали всерьёз изучать. Героически действовал во время чумы в Марселе знаменитый врач Шикуано. По воспоминаниям современников, «он дотрагивался до нарывов, до открытых язв, открывал тела умерших чумою, вскрывал их раны и много раз исследовал их». Другой врач, Дейдье во время марсельской чумы пытался понять механизм заражения людей чумой. Он вынимал желчь у покойников и переливал ее собакам, пытался сравнивать течение болезни у собак и людей. Вообще, в XVIII веке врачи, исследовавшие чуму, делились на два лагеря: контагионисты, считавшие, что чума передаётся контактным путём, соответственно лечить её надо жёстким карантином с уничтожением всех вещей больного, и миазматики, которые считали, что виноват воздух, поражённый миазмами чумы, соответственно, надо обеззараживать воздух. Но на деле ни один из способов не помогал! Болели все: чаще портные, лакеи и ветошники, реже других — кожевенники. Эпидемия пощадила каторжников — из 10 тыс. сосланных на галеры, заболело 1300 человек, из которых умерло только 762 человека. Удивительно, но в заведениях для умалишенных в Марселе вообще не отмечено ни одного случая чумы.

Видимо в городе греха и разврата, покаранного чумой, единственными праведниками оказались сумасшедшие.

А Господь любит безумцев!

Видимо это — единственное объяснение отсутствия заболевания чумой среди умалишённых, равно только промыслом Божьим можно объяснить прекращение эпидемии. И только его же попущением объясняется вспышка чумы в Москве в 1770 году.

В тот год Россия вела очередную войну с Османской империей, которую некоторые историки именуют войной за выход к Чёрному морю, а другие считают авантюрой Екатерины Второй, её попыткой уничтожить Блистательную Порту и воссоздать Византийскую империю. Шли тяжёлые бои. Убитых хоронили, а раненых отправляли в тыл. К вящему ужасу вместе с ранами и надеждами на исцеление, солдаты российской армии везли в северные города южную «моровую язву», столь распространённую в то время в Турции. О том, что это за болезнь в России знали не очень хорошо, ибо с массовыми её эпидемиями сталкивались всего дважды: в середине XIV века и в середине XVII. Успели подзабыть….

В ноябре 1770 года в московском генеральном госпитале раненый офицер внезапно почувствовал озноб и слабость. У него началась горячка, голова раскалывалась, приступы мигрени перемежались с позывами рвоты, лицо и глаза покраснели, язык побелел. В бессоннице и холодном поту он метался, просил пить и звал на помощь возлюбленную. Вскоре он скончался.

У раненых такое случалось и лекаря списали сие на гнойное заражение ран. Но вдруг с теми же симптомами умер лечивший того офицера лекарь, потом точно так же померли почти все солдаты и офицеры, что были в госпитале.

Прибывший в госпиталь молодой, тридцати годов от роду, недавно назначенный старшим доктором, врач Афанасий Шафонский сразу распознал болезнь — чума. С ней он уже сталкивался, будучи после окончания Лейдонского