и Страссбургского университетов, врачом иностранных колонистов в Астраханской губернии. Он знал главное — чуму можно победить, только ограничив её распространение. Нужен карантин.

Однако начальство московское врачу не поверило и не решилось беспокоить матушку-императрицу докладом о страшной болезни. Начальство призвало в город в качестве независимого эксперта учёного хирурга, Густава Ореуса, первого получившего докторскую медицинскую степень в Московском университете, и тот, будучи шведским врачом с русским дипломом, не желал поддакивать русскому врачу с немецким дипломом. Он отверг мнение о начале чумной заразы.

Руководство города начало уверять жителей, что болезнь всего лишь «заразительная горячка».

Ошибка отцов города и выдающегося врача Ореуса (который впоследствии признал свою неправоту и сделал очень многое для ликвидации эпидемии) дорого стоило москвичам. Чума начала своё триумфальное шествие по первопрестольной.

В начале марта 1771 года на большом суконном дворе, в самом центре города умерло 130 человек. Фабрику закрыли, а рабочих перевели за город. Там они оставаться не пожелали и разбрелись по городу в поисках новой работёнки, разнося инфекцию по городским улицам и переулкам. В результате в апреле, мае и июне чума начала косить москвичей сотнями. Потом, с июля, счёт пошёл на тысячи. Москва обезлюдела, умерших было некому хоронить.

Бессовестное и трусливое начальство московское дало дёру из города. Уехал главнокомандующий Пётр Салтыков (тут же отправленный в отставку императрицей). Бросил город московский губернатор игроман-картёжник Иван Юшков. Сбежал и обер-полицмейстер Николай Бахметев. Но в городе всё же остались настоящие герои, способные остановить эпидемию.

Вся власть перешла к генерал-поручику, герою Семилетней войны, руководителю Главной соляной конторы из старинного боярского рода Еропкиных, дальнему родственнику Петра Первого (его тесть был двоюродным дядей царя), Петру Еропкину. Бравый генерал понимал, что чуму надо остановить во что бы то ни стало.

Высочайшим указом Еропкину срочно дали звание обер-коменданта столицы и полномочия по заботе о здоровье москвичей, а также предписали никого не пропускать и не выпускать из Москвы. Он смог оперативно организовать заставы и карантин. Но сил московского немногочисленного гарнизона и полиции явно не хватало для карантинных мер.

Опорой Еропкина в борьбе с болезнью стал шестидесятитрёхлетний московский архиепископ Амвросий. Происходивший из молдавской дворянской семьи, доказавшей свою преданность царю во время бунта Мазепы, Амвросий, который к тому времени уже три года занимал кафедру московского архиепископа, был учёным человеком, сторонником просвещённой монархии, возможно даже вольнодумцем. Он разделял мнение генерала Еропкина о строгом карантине Москвы.

А в это время по народу распространился слух, что Боголюбская икона Богоматери, что у Варварских ворот точно спасает от хвори. Многотысячные толпы хлынули на Варварку. Создался крупный эпидемиологический очаг.

Тут Амросий не выдержал! Он велел запретить массовые молебны в двух шагах от Кремля и перенёс икону чуть подальше, на Солянку, в церковь Кира и Иоанна. Собранные чумные заражённые пожертвования велел опечатать и послать на дезинфекцию.

Народ сего действа не понял. «Богородицу грабят!» — решили простые московские люди.

15 сентября 1771 года ударили в набат.

Вооружённый ослапами, топорами и камнями простой московский люд кинулся в Кремль, начал грабить и убивать. Разорили Чудов монастырь. 16 сентября мятежники взяли штурмом Донской монастырь. Был растерзан и убит архиепископ Амвросий.

«От немцев-докторов вся зараза!» — зазвенел клич. Восставшие кинулись громить больницы и карантинные дома. Был избит выпускник киевской академии и питерской госпитальной школы, первый русский учёный-венеролог, Даниил Самойлович, который волонтерствовал в больницах Москвы, пытаясь спасти от чумы москвичей. «Я не врач, я подлекарь, фельдшер!» — кричал истязателям Даниил. То и спасло. А может спас его малороссийский акцент. «Не немец!» — решили бунтовщики. Недобитым бросили на улице. Еле ноги унёс.

Толпа начала грабить особняки богатеев.

И Еропкин ввёл в город, подчинённый ему великолукский 12 пехотный полк. Картечницы солдат загнали мятежников в Кремль, где восставшие заперлись в Чудовом монастыре и сутки оборонялись.

17 сентября мятежники перешли в наступление. Наших бьют! Москва всколыхнулась. Восставшие даже атаковали особняк Еропкина на Остоженке, разграбили его, но генерала там не нашли. Еропкин вынужден был сесть в осаду в Кремле. Попытался было договориться с мятежным людом, да без толку.

Тогда на помощь себе и своим верным великолукцам он призвал весь московский гарнизон. 18, 19 и 20 сентября солдаты московского гарнизона «зачищали» столицу. Убили сто человек. Сколько ранили и искалечили — неизвестно.

Говорят, Еропкин переживал страшно! Якобы просил у императрицы прощения за кровопролитие и отставки. Царица выслала генералу приказ об увольнении с непроставленной датой, 20 тысяч рублей, орден святого Андрея Первозванного и даровала четыре тысячами душ крестьян. Еропкин в отставку уходить передумал.

Для ликвидации заразы в Москву были направлены светила тогдашней медицины, выпускники славяно-греко-латинской академии, лейденского и кенигсбергского университетов Семён Зыбелин, один из основателей российской школы теоретической медицины и Пётр Вениаминов, один из основателей российской ботаники (он был нужен, ибо лечились тогда, в основном, гомеопатией). Бороться с чумой был направлен и выпускник киево-могилянской академии и лейденского университета Пётр Погорецкий, один из основоположников российской педиатрии (видимо, царица сознавала, что московских мальчишек на карантине не удержишь, а значит — надо лечить).

Огромные усилия в борьбе с эпидемией были приложены любимцем Екатерины Второй, неверным её красавчиком князем Григорием Орловым. Он вошёл в столицу в сопровождении четырёх лейб-гвардейских полков и, по-старинке, заведённой ещё Иваном Третьим, для начала вырвал язык у призывавшего к восстанию московского набатного колокола, что на Спасской башне.

Потом гвардейцами были усилены карантины. Проведено карантинное зонирование города. Москву разделили на 27 участков, для учёта и изоляции больных.

Деньги, привезённые Орловым, позволили обустроить четыре старых и шесть новых кладбищ прямо за заставами города (в том числе знаменитое потом Ваганьковское). Было установлено денежное вознаграждение выписываемым из больниц (женатым — по 10 рублей, холостым — по 5 рублей). Лечиться стало выгоднее, чем болеть. Народ потянулся в лечебницы.

Серьёзные меры принимались по борьбе с безработицей: организованы работы по починке дорог, расчистке площадей, избавлению от бродячих животных. К осени чума затихла, а к зиме прекратилась.

От неё погибло от 50 до 100 тысяч москвичей.

Из 300 арестованных участников бунта четверо были повешены, 200 биты кнутом и отправлены на каторгу, около 100 прощены.

В екатерининском парке Царского села Григорию Орлову была поставлена триумфальная арка.

Про врачей, рисковавших жизнью, забыли.

Крупных социальных последствий для Марселя и Москвы чума не принесла. За исключением того, что в Марселе в 1767 году было восстановлена выборная мэрия (естественно, избирательные права были только у дворян), а в Москве в 1779 начали строить водопровод. Впрочем, эти события могли быть и не