Вольдушев встрепенулся было, поднял голову на секретаря.

— Это он пусть сам решает, — также тихо и спокойно продолжил Карагулькин, — кого на закланье отдавать. Ты, конечно, не хуже знаешь его заместителей и ретивых начальников. Кто из них особо икрой и рыбой увлекается. Есть акулки и в рыбоохране. И среди них можно посмотреть. Прокурорские Рудольфом не брезговали и многие судейские… Да что там?.. Тебе они все известны! Подскажешь, если что. Но генерал пусть сам определится. Многих сажать не надо. Чтобы перебора не было. А то жареным запахнет, на нас оборачиваться станут.

Вольдушев опять тяжко схватился за голову, согнулся пополам, застонал.

— Не комплексуй, Лёвушка! Не мы эту кашу заварили. Не приведи, Господи, нам её хлебать. А чтобы такого не случилось, пусть Макс и берёт большую ложку. Хочешь, я сам ему всё объясню. Хочешь?

— Не по мне всё это, Михаил, — поднял мутные от боли глаза Вольдушев. — Не по мне.

— Хорошо, — согласился секретарь. — Я генералу объясню. Конечно, разумнее по рангу это сделать тебе. Но раз ты просишь, исполню эту миссию я. Всё же рыбные дела и ко мне отношение имеют.

Вольдушев не проронил ни слова, лишь обречённо вздохнул.

— А Рудольфу давно сидеть пора, — разливая коньяк, уже совсем спокойно завершил Карагулькин. — Сам знаешь, что он не бессребреник, на милицию работает, но себе не меньше хапает. Рассказывали, теплоходами икру в Москву отправляет. Туристы туда-сюда шастают, а он на кораблях этих в столицу икру и краснуху перебрасывает. Икру заготавливает на рыбацких тонях. Принимает на весах продукцию от рыбаков и дурит их, обвешивает, обсчитывает. То гирьку просверлит, то ещё что-нибудь изобретёт. Рудольф — мастер на такие штучки-дрючки. Но это семечки! Он и сети, и крючки ставит. У него спецы, прожжённые в этом деле, почище лихих браконьеров. Фляги сорокалитровые икрой закатывает. Знаешь, из-под молочка фляги. Наш Борона сегодня от районов молока требовал деткам, а Рудольф в эти фляги икру — да в столицу!

Карагулькин понаблюдал за безмолвствующим Вольдушевым и безжалостно продолжил:

— Фляги эти до поры до времени на дне реки хоронят. Там холодно, надёжно от посторонних глаз. А потом баркасом — к теплоходу. Деньги в карман Рудольф кладёт. Вот так! Тысячи! Какое там? Миллион уже, наверное, сгреб! Видел, как он роскошествует?

Вольдушев только кряхтел, а секретарь добивал его убийственными репликами:

— Баб меняет, как перчатки!.. Ты у него в доме был? Он дом себе выстроил. И ни один. Несколько автомашин имеет. Из столицы не вылезает. Что ему Москва? Он соцстраны, не как мы с тобой, знает. Не по телевизору. Ты был где? Скажи, ты был?..

Вольдушев поднял осоловевшую голову, грустно помотал ею.

— Вот! Не был, — размахивал руками Карагулькин. — Я, к примеру, один раз был в Болгарии. Запомнил, как барана на рогатине жарили, да ещё бабы толстопятые на огне плясали. А Рудольф?.. Простой труженик, рыбак?.. Если бы к капиталистам проклятым пускали, он давно бы в Америке на пляже пузо грел или к евреям укатил. Кстати, обратил внимание на его фамилию?.. Редкая фамилия. Не славянская…

— Ну, это ты загнул. При чём здесь фамилия?

— Это я так, — махнул рукой Карагулькин, — хотя с фамилией тоже следует разобраться.

Приятели замолчали. В кабинете повисла мучительная для обоих пауза.

— А если он заговорит… по-другому?

— Не пойму тебя что-то, Лёвушка?

— Если Рудольф не послушает генерала и вздумает озвучить другие фамилии?

— Какие? — едва не поперхнулся секретарь.

— Наши, например… Мы же у него тоже были? И не раз… Знает он нас всех как облупленных… В бане мылись…

— Ну, ты хватил! — Карагулькин, возмущённый и раздосадованный, чуть было не бросился с кулаками на приятеля. — Я стараюсь друга сердечного в чувства привести, ум-разум вернуть, а он?.. Ну, даёшь, аналитик! Правильно я подметил, Мюллер ты наш, советский!..

— Ты не прикидывал такой расклад, Миша? — не обращая внимания на собеседника, ждал ответа Вольдушев. — Сбрасывать со счетов этот вариант нельзя. Слишком игра серьёзная.

— Игра стоит голов всех участников! — яростно сверкнул глазами Карагулькин. — Все варианты возможны! Но у нас — преимущество. Мы на воле, а он будет за решёткой! Задумает шантажировать нас — вышку схлопочет. Мы же её и закажем. Забыл ты, Лёвушка, что в областном суде, которым дело будет рассматриваться, наш человечек в заместителях ходит, он и станет главным судьёй.

— Погоди, ты имеешь в виду…

— Да-да. Угадал. Наш бывший инструктор обкома.

Из дневника Ковшова Д. П

— Под твою ответственность, Данила Павлович. Хорошо бы согласовать с Игорушкиным, но он болен, однако должность моего зама вполне позволяет тебе процессуальную свободу действий, поэтому запрещать не желаю. Вот и думай, — начальник следственного отдела Колосухин, как обычно, закрутил головой, освобождая с явным усилием шею из жёсткого воротничка рубашки, и никак не мог с этим справиться. — Увлёкся ты, влез в область оперативной деятельности. А это заботы сыщика, но не прокурора! В молодость потянуло?

Я не отвечал, воспрянув духом. Шефа всё-таки пробило, после получасового рассказа о наших приключениях на странном острове и ещё более странных захоронениях. Но дело решила концовка, когда я сообщил ему главное — среди могилокопателей были работник районной милиции и инспектор по охране рыбных запасов.

— Говоришь, про милиционеров известно только тебе? — допытывался Колосухин.

— Мне и Аркадию, — успокоил я шефа. — Он их опознал. Остальные знают о кладбище и раскопках на острове.

— Не разболтают?

— Уверен, как в себе.

— Генералу Максинову очень не нравится, когда без его ведома мы разработки ведём против его сотрудников.

— Другого выхода нет.

— Ну, вот что, — Колосухин задумался, заскучал. — Времени во всём этом разобраться даю тебе неделю. Но от плановых мероприятий не освобождаю и никаких бумаг назад не беру. Обстановка в твоём отделе напряжённая. Не хуже меня знаешь. Стернова опять заболела. Готляр, как уехал на курсы в Москву, так до сей поры не вернулся, прислал телеграмму, что заболел. Так что дерзай, но помни: на носу у нас коллегия о нарушениях сроков следствия. Вопрос ответственный и нужный, Игорушкин уже торопил. За тобой справка, а мне на коллегии её докладывать.

Ликуя, я заспешил к дверям, но меня настиг его остерегающий голос:

— Что сияешь, как пятиалтынный? Никаких вольностей без согласования со мной!

— И на этом спасибо! А что понимать под вольностями, Виктор Антонович?

— Не ёрничай! Докладывать по каждому поводу! Чтобы мне не краснеть перед Игорушкиным!

— Обижаете, Виктор Антонович…

И я укатил к Квашнину.

* * *

— Ты быстро забыл, почему я