Леонид Александрович!

— Бюро собери. И мне доложи.

— Понял, Леонид Александрович!

— Это хорошо, что понял, — опустил голову Боронин, но секретаря не отпустил. — У тебя сколько детских садов?

— Не считал… — совсем смутился тот.

— А надо считать, кхе-кхе… Я вот считаю… И знаю… От всех твоих коров, если их собрать вместе в районе, молока на один твой детский садик не хватит! А мне область кормить надо! И каждому детёнышу каждое утро стакан молока.

— Надои низкие, — засуетился и Торин, — да и не только у них. В других районах не лучше. Что-то делать надо с крупно-рогатым скотом.

— Для начала надо бы отказаться от вранья! — отрезал Боронин.

— Леонид Александрович! — поднял руку завотделом сельским хозяйством обкома Нефёдкин. — Разрешите, я доложу обстановку по этому вопросу!

— Подождите с обстановкой, — недовольно отмахнулся Боронин, — докладывать ему захотелось, кхе-кхе… Мы ещё с героем нашим… не разобрались.

Зал, легкомысленно решивший, что самое страшное позади, снова замер.

— У нас прокурор здесь? — лениво глянул в зал Боронин.

— Приглашали, — подал голос Нефёдкин.

— Здесь, — подтвердил и Игорушкин, дремавший рядом с Вольдушевым.

— Николай Петрович, проведи проверку по всем этим художествам, — нашёл взглядом Боронин прокурора. — Разберись. Доложи бюро, чем занимается областное управление сельского хозяйства и их представители на местах. Сколько времени понадобится?

— С неделю хватит, Леонид Александрович, — грузно поднялся тот.

— Не торопись. Десять дней даю. Разберись глубже. И доложи мне.

— Ну а вы, герои? — обернулся Боронин к виновникам торжества и, буравя глазами молодого секретаря: — Бюро проведёшь, дашь соответственные оценки всем. По-партийному подходи. А я потом вернусь к этому вопросу. Так? — обвёл членов бюро безразличным взором Боронин. — Будем заканчивать?

Члены бюро задвигались, оживились, заговорили. Большинство торопилось к дверям.

— Здрасьте, Марк Андреевич, — поклонился Торину Карагулькин, выбираясь из зала заседаний в общий коридор.

— Здрасьте, здрасьте, Михаил Александрович, — обрадовался ему Торин. — Ты у нас совсем перестал жить, по столицам разгуливаешь?

— На днях прилетел, — согласился Карагулькин. — Нелегка шапка Мономаха.

— Как в Москве-то?

— И не спрашивайте. Им не до наших проблем.

— Забегай. Посекретничаем.

— Спасибо, Марк Андреевич. Обязательно.

Карагулькин распрощался и зашагал к себе, но у дверей кабинета наткнулся на мрачного Вольдушева:

— Зайду на минутку?

— Может, к вечеру?

— Кто знает, что с нами вечером будет? — Вольдушев ввалился в кабинет, не дождавшись согласия.

— Оленька! Нам кофе! — скомандовал Карагулькин.

Вольдушев ослабил галстук на шее, плюхнулся на диван:

— Открой окно! Едва высидел. Слушай, как тебе этот концерт? Кому он нужен?

— А ты не понял? Это же репетиция перед предстоящим побоищем. — Карагулькин скинул пиджак и уселся на подоконнике. — Я же тебе вчера все уши прожужжал насчёт рыбных проблем! Забыл?..

— Я после вчерашнего чуть не сдох. Переборщили мы.

— Коньяк? — Карагулькин соскочил с подоконника, сунулся в холодильник.

— Лучше водки.

— Ну, смотри. Я — коньяк.

Они успели выпить, прежде чем секретарша внесла кофе.

— Чем вчера кончилось? Ничего не помню, — как только она вышла, продолжил Вольдушев. — Попали мы в баню-то?

— Попасть-то попали. Только лоханулись.

— Выражайся ясней. — Вольдушев ещё разлил себе водки, приятелю коньяка.

— Повариху-то Рудольф так нам и не прислал.

— Да?.. — выпил свою рюмку Вольдушев и полез за сигаретами. — А зачем она нам? Я вообще против баб. Я же тебе говорил.

— Говорил, говорил! — возмутился Карагулькин. — Ты себя не помнишь! Накачался и спал.

— В бане?

— В бане!

— Вот чёрт! Сорвался.

— Спрятал её Рудольф!

— Как спрятал?

— Так. Лапшу на уши мне развесил. Я за ней послал. А он мне — она, мол, больная. Месячные у неё. Врал, сука!

— Да брось ты.

— Нет, я ему этого не прощу…

— Ладно. Успокойся. Давай ещё по одной накатим, и я побегу.

— Слушай, а ты ведь мне так и не сказал, что перетереть со мной хотел!

— Я?..

— Из-за чего мы к Рудольфу-то поехали расслабляться? Ты мне что-то про генерала поведать собирался?

— Стоп! Конечно. Я и не забыл ничего.

— Вот и рассказывай.

Вольдушев с сомнением оглядел кабинет, но махнул рукой, глянул внушительно на столик. Карагулькин, понимая, плеснул в стопки.

— Плохи дела у Максинова, — грустно начал зав.

— Ну, дружище, это не новость. Ты что же, только об этом узнал? — разочарованно рассмеялся Карагулькин. — Борона давно к нему охладел. С гибели брата началось. Помнишь, гонки на машинах они устроили и чем всё кончилось? Брат в могиле оказался.

— Нет. Я про другое, — остановил приятеля Вольдушев.

— Что ещё?

— Москвичи людей к нему направили с проверкой. Как тебе лучше объяснить?.. — заёрзал на диване Вольдушев.

— Сколько этих проверок мы пережили, — отмахнулся Карагулькин.

— Да нет, дорогой, — посуровел лицом Вольдушев. — Это необычная проверка. Об этих проверяющих людях никто ничего не знает. Они из особой службы Андропова.

— Продолжение операции «Океан»?

— Вот-вот! Чекисты взялись с Генеральной прокуратурой.

Карагулькин вскочил на ноги, забегал по кабинету:

— Что им не хватает? Арестовали нашего Задурунова! Мало? Какой мужик был! Крепкий! Какую силу имел!..

— Тише ты, тише.

— Да что ты меня успокаиваешь! Я у себя в кабинете. Министра рыбной промышленности страны уволили, дело против него возбудили! Такая команда умнейших ребят! Один заместитель министра, знаменитый Рытов чего стоил! Не зря ребята между собой его Боцманом прозвали. Умел за собой повести и курс верный держал. Светлые головы! Рыбная промышленность страны на них держалась! Я их всех, как тебя знал. Чем они хуже других? Что они сделали, чтобы их по тюрьмам прятать? Икру если, так у нас каждого тогда сажать надо!..

Карагулькин, конечно, знал, что под руководством заместителя Генерального прокурора СССР Владислава Найдёнова расследовалось не только «рыбное дело» — «Океан», но и другие громкие дела, перепугавшие высший партийный эшелон страны. Нити тянулись не только к первому секретарю Краснодарского крайкома партии Медунову или министру рыбной промышленности Ишкову, но и к более ответственным государственным и партийным лицам. Но зная это, Карагулькин откровенно валял дурака перед приятелем.

— Да уймись ты! — одёрнул его Вольдушев. — Разорался. Думай, что говоришь, — Вольдушев затянулся второй сигаретой.

— Вот и говорю, потому что думаю, — отвернулся к окну Карагулькин и стиснул зубы: чего он действительно разбушевался?

Разве мог он открыть этому туповатому или придуривающемуся бедолаге всё, что происходит с ним в последнее время? Не приятель виноват в его внезапной нервной вспышке, не вчерашняя пьянка и даже не обидная осечка с поварихой. Ни Вольдушев, заведующий административным отделом, ни тем более кто другой в обкоме партии не знал и не ведал, что участившиеся его командировки в столицу не были случайными. Не по своей воле колесил он то и дело в Москву на служебном автомобиле, ездил поездом, летал самолётом, возя «приветы», сувениры и пакеты с