Алекс спрятала письмо в боковой карман, сделала несколько фотографий и вышла из землянки. Она довольно легко отыскала на летном поле высокую широкоплечую Бершанскую. Та распекала одну из механиков за то, что та сняла сапоги, копаясь в самолете. Впрочем, нагоняй был не слишком суровым.

Американке нравилось, что, выполняя функцию командира, Бершанская всегда стремилась найти решение, а не просто продемонстрировать свою власть. Даже в этом случае майор закончила выговор словами: «В деревне есть сапожник. Может, он сумеет обрезать твои сапоги».

Как только Бершанская отошла от механика, Алекс обратилась к ней.

– Простите за беспокойство, майор.

– Да, мисс Престон?

– Я признательна вам за разрешение фотографировать летчиц, но у меня закончилась пленка. Мне нужно вернуться в Москву. И я размышляла…

– О том, как туда добраться, – закончила Бершанская.

– Именно. Если вы помните, сюда я попала на самолете Насти Дьяченко, но что-то подсказывает мне, что в ближайшее время в Москву никто не полетит.

– К сожалению, нет. Тем не менее вам повезло. Помывочный грузовик поедет на железнодорожную станцию, где вы можете сесть на один из военных поездов, идущих на Москву.

Алекс внутренне поежилась, представив поездку, которая ее ожидала. Скорее всего, их будут обстреливать с воздуха. Впрочем, женщинам на аэродроме приходилось гораздо хуже.

– Спасибо. Я буду готова к отъезду вовремя.

Возвращаясь в землянку, журналистка то и дело касалась пальцами письма в кармане. Письма, связывавшего ее с Настей.

Четвертого июля Алекс не пошла на банкет в обеденном зале «Метрополя» по случаю Дня независимости США. Она тихонько проявляла снимки в своей крошечной ванной комнате, превращенной в фотолабораторию. Пленка за пленкой – снимки Ночных ведьм, запечатленных везде, кроме как в самолетах У-2. Этот допотопный самолетик, всё еще стоявший на вооружении в советской авиации, без сомнения, вызвал бы замешательство. Предъявлять их американской общественности было бы как минимум глупо, а то и опасно.

Алекс с улыбкой разглядывала снимки, запечатлевшие Инну в рабочей одежде, которая была ей велика, майора Бершанскую с суровым лицом, похожую на парня Катю Буданову, одетую в летный костюм и занятую изучением карты.

Фотографии снятых издалека приземлявшихся или взлетавших самолетов, слегка освещенных лучами солнца на закате или на рассвете, не пройдут цензуру, но Алекс они нравились. Она собиралась оставить эти снимки себе, не публикуя на страницах журнала. Зато цензорам наверняка понравятся фотографии девушек, кативших бомбы весом по сто килограммов, коловших дрова, рывших траншеи и укладывавших доски поверх грязи на летном поле. А Джордж придет в восторг от снимков, на которых девушки сидят на земле, штопая одежду или сочиняя письма домой.

Самые ценные для Алекс фотографии еще сохли. Теперь она жалела, что их было так мало – всего две. На одной Настя шла по летному полю, а на второй она стояла с Инной на фоне своего У-2. Эти снимки Алекс считала своим личным сокровищем.

Как она ошибалась насчет советских женщин, служивших в армии! Они оказались привлекательными, приятными и теплыми в общении. Алекс к ним очень привязалась: к Инне, Кате, Раисе и даже двум командирам – Расковой и Бершанской. Ей доставляло неподдельное удовольствие беседовать и смеяться с ними, наблюдать за их работой. А еще была Настя, которая ее поцеловала. Что же так привлекало ее в этой советской летчице?

Алекс не стыдилась того, что ей нравились женщины, хотя на самом деле у нее еще ни разу не было секса ни с одной из них: девушки, которые ей нравились, не стремились завоевать ее. Добивалась ли ее Настя? Или тот поцелуй был лишь какой-то безрассудной игрой сродни вращению самолета в воздухе? Алекс крепко задумалась. Какое-то незнакомое доселе чувство проклевывалось у нее в душе. Наконец, она смогла дать ему название – это было влечение. Отбросив эти мысли, Алекс надела пиджак. Ей нужно было доставить письмо.

* * *

Помятый шпик из НКВД, как всегда, был на своем посту. Но Алекс совсем не хотелось, чтобы он сел ей на хвост. Общение иностранцев с русскими не запрещалось, но и не поощрялось. Алекс предполагала, что Сталин в принципе считал всех иностранцев подозрительными личностями, способными выведать информацию у наивных москвичей. Вдобавок, по мнению журналистки, Кремлю не нравилось, что жестко контролируемые режимом граждане могут слишком много узнать о процветающем Западе.

Алекс изучила карту Москвы у себя в комнате, без посторонних глаз. Выяснилось, что Смоленская площадь находится рядом с метро. Теперь нужно было уйти от преследователя. Это оказалось до смешного просто. Бедняге-шпику приходилось следить сразу за несколькими объектами, что замедляло его реакцию. Или, быть может, он не смотрел шпионских фильмов. Американке понадобилось лишь спуститься в гостиничную кухню и выйти через одну из ее дверей.

Смоленская площадь выглядела обшарпанной, но не хуже остальных районов Москвы. Алекс быстро шла по Садовому кольцу и справа от неё возник большой многоэтажный дом. В середине дня в доме, похоже, почти никого не было.

Квартира номер 22 находилась в третьем подъезде. Алекс поднялась на второй этаж и прошла по узкому коридору. Оставалось надеяться, что Анна Дьяченко дома. Алекс тихонько постучала.

– Кто там? – донесся голос из-за двери.

– Александра Престон, – представилась Алекс, уповая на то, чтобы соседей не было дома и никто их не подслушал, – я подруга Насти. Можно войти?

Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула женщина. Журналистка наклонилась и прошептала:

– Она попросила передать вам письмо.

Анна Дьяченко молча впустила незнакомку. Из прихожей была видна кухня – видимо, общая – и короткий коридор с двумя дверьми по обеим сторонам. В прихожей стоял запах вареной капусты и грязного белья.

Мать Насти подвела журналистку ко второй двери слева и впустила ее в комнату. В этом узком помещении у двери стоял крашеный застекленный шкаф и маленький столик напротив него. Над столиком висело несколько полок с посудой, сложенной одеждой, книгами. Еще там стояли в ряд маленькие фотографии. В дальнем углу размещалась кровать, у подножья которой располагалось единственное окно в комнате с видом на стену другого дома. Рядом стояла накрытая одеялом лавка с подушками, украшенными искусной вышивкой. Может быть, эта лавка служила Насте постелью, подумала Алекс.

Отдельной ванны здесь, судя по всему, не было. Видимо, ее, как и кухню, тоже приходилось делить с другими обитателями этой коммунальной квартиры. Алекс почудилось, что она попала в тюрьму, от этого ощущения она содрогнулась.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила ей Анна, показав на лавку. Алекс села. Пока мать Насти доставала для себя стоявший у стола стул, Алекс рассматривала ее лицо и движения. Они с дочерью были очень похожи, хотя у матери волосы были скорее седыми, чем белокурыми. Глаза были такие же, как у Насти, – ярко-голубые, но смотрели они из-под опустившихся от возраста и усталости век. У Анны был такой же выразительный рот с полными губами. Но лицо у женщины выглядело изможденным. Было видно, что она хронически недоедает.