– Пожалуйста, расскажите мне о дочери, – попросила Анна, сложив длинные мозолистые ладони. – С ней все хорошо?

– Да, все прекрасно, – какое счастье, что Алекс могла это сказать. Принести плохую весть этой женщине было бы сущим кошмаром. – Ее повысили и перевели в другой полк. Теперь она летает на самолетах, которые лучше предыдущих.

– Да, она писала мне.

– Хорошо. Значит, об этом вам уже известно. Но она передала мне другое письмо, оно более длинное. Конверт запечатан, я пришла к вам тайно, так что об этом никто не знает. – С этими словами Алекс достала конверт из кармана пиджака и положила его на стол.

Анна взяла письмо и немного подержала его в руке: лицо её озарилось радостью, словно она получила неожиданный подарок. Открыв конверт, она моментально прочла письмо, слегка кивая и сжимая губы, и снова сложила листок.

– Спасибо вам, Александра, за то, что принесли это мне. Дочь пишет, что вы надежный друг, и что она ждет не дождется, когда начнет летать на новых самолетах. Но ее тревожит командир полка. Вы знаете эту женщину?

– Командир? Кажется, ее зовут Тамара Казар.

Анна снова пробежалась по строчкам.

– Да, так Настя пишет именно так. Но эта женщина не умеет летать на самолетах и не знает стратегий полета. Настя уверена, что ее назначили командовать полком лишь по каким-то политическим соображениям.

Генерал Осипенко. Алекс вспомнила его приезд на аэродром в Энгельсе.

– Мне жаль это слышать. Ничто так не вредит боевому духу, как знание того, что твой командир морально не чист. Но в Энгельсе я встречалась с майором Расковой, и мне показалось, что она абсолютно достойна доверия, которое испытывают к ней все летчицы. То же самое можно сказать и о майоре Бершанской.

– Моя дочь тоже высоко оценивает их. Но… – Анна понизила голос, – печально признавать, что наша власть насквозь прогнила и творит несправедливость. Я знаю об этом на своем горьком опыте.

Алекс наклонилась и тоже заговорила тише.

– Вы имеете в виду сталинские репрессии? Мы в США слышали о них, но без особых подробностей.

– Да, репрессии. Настиного отца объявили врагом народа лишь потому, что он выражал недовольство деяниями Сталина. Впрочем, уверена, что об этом она вам не говорила.

– Да, не говорила. На этом фоне ее патриотизм выглядит еще более впечатляющим.

Анна лишь слабо пожала плечами.

– Можно и так сказать, наверное. Но это было очень жестоко – заставить ее отказаться от родного отца, который очень любил ее. Насте было всего семь, когда его арестовали. Она даже не догадывается, что могла потерять нас обоих. Жен врагов народа ссылают в специальный трудовой лагерь. В этом случае Настю поместили бы в один из этих ужасных детских домов.

– Что случилось с вашим мужем? Его отправили в ГУЛАГ? – Алекс мало знала об этой системе, лишь то, что трудовые лагеря находились в суровых местах.

– Нет. Его расстреляли на Лубянке. И я даже не могла позволить Насте оплакивать его. Ей приходилось выживать среди других детей, и ничего не оставалось, кроме как согласиться с клеймом «враг народа». Сначала она совсем запуталась, ведь Настя тоже любила отца. Но она была совсем ребенком, и со временем поверила в эту ложь.

– Должно быть, для вас все это было просто ужасно.

– Да. Но важнее Насти в моей жизни не было ничего, и мне нужно было помочь ей справиться с ситуацией. Я уговорила ее вступить в Комсомол, что помогло бы смыть с нее клеймо дочери предателя. Это был единственный способ добиться сносной жизни для нас.

Анна встала, подошла к полке и вернулась с фотографией.

– Это Настя в Энгельсе. Ей, наконец, выдали гимнастерку, которая была ей впору, и она смогла сделать официальный снимок, – Анна протянула Алекс фотографию. – Мой ангел при параде.

Это был портрет анфас, Настя была сфотографирована по пояс. На ней была новенькая гимнастерка с погонами и тремя металлическими пуговицами на воротнике. Лицо её обрамляли короткие светлые локоны. Девушка без улыбки смотрела прямо в объектив. Алекс протянула фотографию обратно матери Насти.

– Вряд ли в письме сообщается о ее местонахождении, ведь так?

– Нет, им запрещено об этом рассказывать. Я бы многое отдала, чтобы узнать, где моя дочь, и в безопасности ли она.

Анна смахнула с рамки пыль и поставила снимок обратно на полку. Вернувшись к столу, она тихо сказала:

– Я люблю свою страну, но великие идеалы Ленина так никогда и не были достигнуты. Конечно, мы продолжаем за них держаться, когда кругом творится такая жестокость. Я лишилась всякой веры в Сталина после того, как мой муж, этот хороший и честный человек, был убит. – Женщина посмотрела куда-то в сторону, словно собираясь с мыслями.

– Вы знаете Пушкина?

Алекс моргнула от такого неожиданного вопроса.

– Боюсь, что нет. Я лишь недолго ходила в школу в Санкт-Петербурге, и мы не изучали романтическую поэзию.

Анна кивнула.

– Это наш самый великий поэт. Я всегда считала эти строки слишком циничными, но теперь я понимаю, что он хотел сказать. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман», – написал он.

– Простите? – Алекс пока не видела связи.

– Я хочу сказать, что идеалы коммунизма – иллюзия, а низкие истины – то, что наша власть делает с нами.

– Понятно. Но сейчас, когда Советский Союз втянут в войну, мне кажется, цепляться за иллюзию нужнее, чем когда-либо, – Алекс на миг задумалась. – Хотела бы я знать, касается ли это всех форм национализма.

Анна лишь пожала плечами.

– Здесь мой разум уже бессилен, да и устала я ломать голову. Теперь меня волнует лишь моя девочка. Вы меня понимаете? Даже если бы ей пришлось бежать из СССР, я была бы рада, зная, что ей ничего не угрожает.

– Да, я вас понимаю. Будь у меня близкий человек, которого я любила, он был бы для меня важнее любой идеологии, – Алекс встала. – А теперь мне, пожалуй, пора, пока ваши соседи не вернулись. Как вы думаете?

– Вы правы, – Анна тоже поднялась и повела журналистку к выходу. – Спасибо за чудесный подарок. Если увидите мою дочь, передайте ей, пожалуйста, что я думаю о ней каждую минуту, – Мать Насти приобняла Алекс и быстро поцеловала ее в щеку.

– Обязательно, – машинально пообещала Алекс, хотя не имела ни малейшего понятия, удастся ли ей увидеть Настю снова. Внезапно ей захотелось этого с невыносимой силой.

Июль – август 1942 г.

Алекс вернулась в «Метрополь» во время ужина. Не заходя в номер, она скользнула взглядом по обеденному залу, рассчитывая отыскать столик, где она могла бы поужинать в одиночестве. Но Генри Шапиро заметил девушку и помахал ей рукой.

Из всех иностранных корреспондентов, проживавших или работавших в «Метрополе», Алекс лучше всего ладила именно с Генри. Он мог быть резким, зато он один из немногих тоже говорил по-русски, а также разбирался в русской истории и политике. Генри сидел за столиком вместе с Эдди Гилмором, который нравился Алекс меньше, но тоже был славным малым. Выдвигая для себя стул, Алекс заметила, что они пребывали в необычно приподнятом настроении.