– Я из Саратова, – брякнула Лида первое, что в головупришло, чувствуя, что дело доходит до крутой разборки. – Из саратовской «МэриКей». Приехала перенимать опыт – ну, меня и пригласили на вечеринку. Поэтому,простите, я не знаю никакой Майи. Это певицу так зовут?

Барышни кивнули, но глядели они при этом уже не на Лиду. Ихвзоры с каким-то молитвенным выражением были обращены к сцене, на которой вновьзаиграли алые сполохи.

Олег Сиверцев успел уйти за пульт, и теперь в зал полиласьмузыка, показавшаяся Лиде щемяще-знакомой.

А при первых же словах ее словно током ударило! Потому чтоэто была та самая песня.

Кружится снег – зима пришла опять,

Закат в крови – и жизнь к закату мчится.

Теперь настало время вспоминать

Тебя, моя прекрасная волчица!

Та самая песня, под которую умер Сергей! Лида узнала еесразу, хотя до этого слышала лишь единожды. Оказывается, каждое слово врезалосьв память.

Песню про «хорошего-красивого» и даже «Belle» Майя исполняласовсем иначе. Она просто пела. Здесь же стонало ее страдающее сердце.

И Лида вдруг осознала: это была не просто та самая песня.Это был тот самый голос!

Майя сошла с эстрады и двинулась вдоль зала. Ох, как ееслушали! Как смотрели на ее отрешенное, самозабвенное лицо!

Опять пришла зима белым-бела.

Я одинок в снегах земного круга.

Скажи, зачем судьба нас развела

Так далеко-далёко друг от друга?

С тех пор я навсегда в твоем плену.

Взошла луна. Снег под луной кружится.

И волчья стая воет на луну…

Я умираю, красная волчица!

Майя закончила песню рядом со столиком, за которым сиделаЛида.

Рассеянно слушая аплодисменты, опустила воздетую руку,печально улыбаясь, обвела глазами восторженные женские лица и вдруг встретиласьвзглядом с Лидой.

Ее большие глаза очень красивого орехового цвета сталисовсем огромными. Губы приоткрылись, рука вновь взлетела – и застыла у горла. Ивнезапно она закашлялась, неотрывно глядя на Лиду, громче, громче, надрывно!

Из-за пульта выскочил ее муж, подбежал к Майе, протянул ейплаток. Она зажала рот, унимая кашель, заглушая его, и наконец плечи ееперестали конвульсивно содрогаться.

Опустила платок, окинула взглядом встревоженные лицазрительниц и даже смогла слабо улыбнуться:

– Извините меня, милые дамы. Но дело в том, что у менястрашная аллергия на запах полыни. А у этой девушки, видимо, духи на основеэкстракта полыни. У вас «Кризантэм д'ор» от Нины Риччи, да? Извините… у меня наних аллергия! Ну, ничего! – воскликнула она тотчас. – Пора потанцевать! Музыка!

Майя ушла за сцену, Олег проворно ускакал за пульт, и оттудапонеслась пылкая скороговорка Рикки Мартина. Но дамы не торопились выйти из-застоликов и начать танцевать. Лида чувствовала на себе косые, осуждающие взгляды,как будто она нарочно устроила эту жуткую диверсию: надушилась духами с запахомполыни – и сорвала выступление всеми любимой певицы!

«Как бы они меня тут не побили, эти фанатки!» – подумалаЛида и поспешила пройти к гардеробу. В самом деле, не станешь же объяснять всеми каждому, что духи у нее не от Нины Риччи, а от Элизабет Арден, называются онине «Кризантэм д'ор», то есть «Золотая хризантема», а «Грин тии», то есть«Зеленый чай», и запаха полыни в них невозможно учуять просто потому, что еготам нет. Поработав столько времени в Галери Лафайет, Лида все эти парфюмерныетонкости знала на клеточном уровне. Это первое. Второе… Отнюдь не приступомкашля был вызван лютый страх, который вспыхнул в глазах Майи, когда онапосмотрела на Лиду.

Да, да, страх! Эта краснокудрая красавица безумно ееиспугалась!

С чего? Почему? Ведь они определенно виделись сегоднявпервые в жизни, Лида Погодина и Майя… Сиверцева? Или как ее там?

– Извините, – спросила Лида, послушно просовывая руки врукава своего плаща, с которым уже навис над нею любезный гардеробщик. – А какфамилия Майи?

– Майданская, – сообщил гардеробщик. – Майя Майданская.Вижу, вам понравилось, как она пела!

И признательно сомкнул кулак, в который Лида неловко сунулаему полтинник – вместо запланированного червонца, между прочим.

От потрясения.

К таким визитам Виталий привык. Практически дня непроходило, чтобы телефончик не брякнул, а потом не появился бы кто-то на порогеи не промямлил искательным голосом:

– Здрасьте, я от Виктора (или Михал Михалыча, от Родиона, отСветы, от Людмилы Ивановны), – и тэдэ и тэпэ.

Виталий кивал, откладывал недожеванный бутерброд, илинедочитанную газету, или недокуренную сигарету, или неразгаданный кроссворд,или незаконченное рентгеновское заключение к снимку – словом, откладывал всесвои дела (ну, конечно, плановых больных не выпроваживал, тут уж посетителямприходилось сидеть в коридорчике и терпеливо ждать!), принимал робко сунутуюбутылку или коробку конфет (народ шел по большей части понимающий, искушенный вделе общения с блатными врачами вообще, а с рентгенологами – в частности),спрашивал, что конкретно нужно посмотреть или общую флюорографию сделать, иначинал готовить аппаратуру. Иногда при виде мзды его разбирал смех. Вдиагностическом центре человек заплатит сотню – и получит рентгеновский снимокбез всяких хлопот, без предварительных звонков, реверансов и заискивающихулыбок. Однако такова уж натура человеческая, что все предпочитают обращаться к«своим» врачам. Как будто они внимательней, добрее, профессиональнее «несвоих». Иногда, безусловно, разбиваешься в лепешку ради какого-нибудь приятеля,это точно, но какого черта ты станешь это делать ради приятелева двоюродногодруга детства? Исполняешь свои профессиональные обязанности, и не более того,ну а если человек уверен, что ты такой приветливый и обходительныйисключительно с ним и только за его коньяк «Дагестан», а на других собакойрычишь, ну что ж, это его личное заблуждение. В конце концов, все мы живем темиили иными иллюзиями!

Ну, конечно, приходили к нему не каждый день – это онмалость преувеличил, однако, когда Виталий дежурил по воскресеньям, народ валомвалил, примерно с полудня часов до шести вечера. Потом наступало затишье. Иэтот парень в черной дубленой куртке привалил к нему как раз в минуту такогозатишья…