Григорий отстранил Марью Прокофьевну, цеплявшуюся ему заплечи.

– Ох, бабы, бабы. Кака барыня ни будь, а коли полюбит –тигра лютая. Про Германию-то это что она?

– Мозги у нее набекрень, вот что, – пожал плечами Зепп. –Сами видели. Пойдем-ка мы с Тимошей проверим, ушла ли. И что с охраной.

На лестнице он схватил Тимо стальными пальцами за плечо.

– Слюнявый идиот! Я тебя предупреждал! Проблема должна бытьрешена. Немедленно. Как – дело твое.

Он завел мотор, когда автомобиля княгини на Гороховой уже небыло. Но это ничего. Тимо знал, где она живет, каким маршрутом поедет. Ясные,неизменяемые вещи вроде расположения улиц, направлений, ориентиров он схватываллегко.

По Гороховой он ехал не очень быстро. Ночью приморозило,мостовая была, как каток. Из соображений экономии в городе освещались толькоглавные проспекты, и то через два фонаря на третий. На улицах и в переулках,кроме самых именитых, было вовсе темно.

Зато на Садовой наверстал отставание. С точки зренияудобства и надежности, машина «руссобалт», по мнению Тимо, никуда не годилась.Зато двигатель специально установленный, был невиданной могучести – напятьдесят лошадиных сил.

Ночной Петроград был пуст, похож на фотокарточку с оченьбольшой выдержкой, которая не регистрирует движущиеся объекты: во-первых, невидно людей и вообще ничего живого; во-вторых, ноль красок – только черное,белое, серое.

Какой этот город красивый, когда в нем никого нет, думалТимо. Наверно и весь мир был бы гораздо лучше, если убрать из него человеков.

Кто-то перед важным делом нервничает, а он, наоборот, впадалв раздумчивость. Мысли всякие приходили в голову. В Тимо пропадал философ.

Но мысли не мысли, а к заранее намеченному удобному месту, уChrapowitzki Brücke,[14] он прибыл с хорошим опережением.

У него еще осталось две-три минуты прикинуть, как именно онбудет действовать, и даже погрустить о жестокости мира, о неправильном егоустройстве.

Люди вроде льдин на реке, думал Тимо. Стукаются друг одруга, крошатся. И всем холодно, очень холодно.

Это он так подумал, потому что машина стояла возле берегаскованной льдом Мойки. Недавно, во время оттепели, лед там потек и потрескался,а теперь снова схватился, но сквозь белую корку, по которой мела поземка,проглядывала темная паутина сросшихся разломов.

А потом вдали, из-за угла Офицерской, выбросился яркий луч,стал быстро увеличиваться и превратился в «делоне-бельвиль» русскойFürstin.[15] Всё было рассчитано правильно.

Свою машину Тимо поставил носом к мосту, прямо передвъездом, но немного наискось – с таким расчетом, чтобы не достал свет фар«бельвиля».

Большой, с цилиндрическим рылом, семиместный автомобильнесся вперед по Алексеевской, стремительно приближаясь к мосту. Тимо и самлюбил вот так, ночью, когда нет уличного движения, с размаху пролететь надрекой или каналом. Это приятно.

Когда «бельвиль» был ровно на середине моста, Тимо чутьповернул свое авто, включил прожекторные фары на максимум и одновременно далполный газ.

Ослепший шофер встречной машины инстинктивно вдавил тормоз.Лимузин перекосило, боком потащило по наледи. Всего-то и пришлось сделать –подтолкнуть бампером в край кузова.

С оглушительным грохотом тяжелый экипаж пробил чугунноеограждение, на мгновение задержался на краю и вертикально, носом, упал в Мойку.

Хрустнуло, булькнуло.

Стало тихо.

Auf jeden Fall[16] (предварительно, конечно,отъехав в тень домов) Тимо пошел посмотреть, не вынырнет ли кто. Так уж, издобросовестности.

На белом льду чернела дыра, как клякса на чистом листебумаги.

Поднялся и лопнул пузырь воздуха. Покачалась и успокоиласьмаслянистая вода.

Тимо пробормотал:

– Armes Mädchen… Verfluchtes Leben…[17]

Большим свежевыстиранным платком вытер слезу с правого,потом с левого глаза.

Печально побрел к машине. Думал: наверняка крыло придетсяменять.

Телефон зазвонил вечером, когда крыши пунцовели, окрашенныеморозным декабрьским закатом. Трель у аппарата была не такая, как всегда, аособенная, часто-прерывистая.

Весь день Зепп выполнял при Страннике обязанности секретаря– всегдашний «письмовник», разбиравший корреспонденцию, третью неделю наГороховой не показывался, болел. Вероятно, болезнь носила карантинный характер– до момента, когда акции опального чудотворца пойдут вверх.

Они, собственно, уже и пошли. Писем от всякого рода ходатаеви жалобщиков то не было совсем, а теперь снова принесли целую стопку.

– «…Человек это хороший, сирот жалеет, ты дай ему должностькакую просит, а я добро попомню», – прочитал Теофельс надиктованное. –Подпишете?

– Давай. – Странник пошевелил губами, поставил закорючку. –Ну, министру отписали, благое дело сделали. Теперя чево?

Зепп взял следующее письмо.

– От фабриканта Зоммера. Просит посодействовать в получениизаказа на армейские полушубки.

– Спохватилси. Пошустрее его есть. Вот ему. – Странникпоказал кукиш.

«Шустрый какой. А кукиша не хошь?» – старательно вывел Зепп.Зачитал.

Согласно кивнув, Григорий подписал.

Получалось, что слухи о «записочках» святого человека, припомощи которых делались и рушились карьеры или заключались миллионныеконтракты, не такое уж преувеличение. Только корысть от такой протекции у«странного человека» была своеобразная. Мзды он себе не брал, помогал тем, ктосумел ему понравиться. А понравиться этому хитрому, а в то же время удивительнопростодушному человеку было нетрудно – майор знал это по собственному опыту.

– Упарилси. Чайку попьем, – сказал Григорий, покончив сфабрикантом. Тут телефон и зазвонил.

Странник так шмякнул подстаканником об стол, что расплескалчай.

– Осподи-Боже, дождалси! – прошептал он, часто крестясь. –Уж не чаял… Не тронь, Марья! Сам возьму.