тебе, — он меня понюхал. — Ты как потратил всё? Вроде умер недавно. Умудрился же… Умер с брешью в сердце?

— Не помню. И вспоминать не хочу, — и говорить не хочу, что вдруг приходится?

— Умер с брешью, и не затянулась та брешь. Всё больше и больше расходится. И не заладит никто.

— Зато нечистью буду злой. Не от одного так от другого питаются же.

— Ну да, сила бывает от разного. Наша, пожалуй, от злобы больше. От ненависти да людской нелюбви. Ну бывай… На рассвете свидимся. Облетим с твоей Радой по всем местам, пусть покажет, что где.

— Не обижай её. Девка хорошая.

— Алёша, да я просто так, — он хлопнул меня по плечу и тоже ушёл. Я остался перед дверью закрытою. За той дверью Рада с детьми.

Глава 21. Ночь с богатыркой

Последняя ночь перед бурей. Всем хочется ласки женской. Была бы Рада моей женщиной, никто бы к ней и близко не подошёл. Да нежить ведь умная, чувствует, что мы с ней их всех дурачим вдвоём.

Мне только за Радой ещё следить. Больше делать, конечно, нечего. Но всё же гостья моя, сам позвал.

Хотел уйти спать на улицу, но ноги занесли в комнату.

Девица давно мне понравилась. Ещё с первой встречи в моём лесу. Но у неё крепко в сердце другой. Хотя…

Одно дело — молодая девица, неопытная и влюбленная, другое дело — замужняя женщина, что мужа почти год как не видела. Она уж и забыла, что замужем. А нежить отстанет тотчас же. Будут чуять, что моя красавица. Лешего девица, хоть и на одну ночь. Друзья мои — эти отстанут сами. Они меня сами дурачили, хотя сразу поняли. Но есть и другие ведь. Приметят её, утащат себе. А ей ещё долго нам помогать. Ей надо подготовить своих селян. Будет шастать меж домом и лесом нашим.

Примерно с такими мыслями заваливался к себе в спальню я. Ну и ещё проверить хотел, почему Рада подняла мой топор? Вышло так, что случайно понял — сильней она обычной женщины. В руках и теле сила немалая. Есть у меня соображения…

Увидел Раду полураздетую. С ногами голыми и оголенной грудью. Она на кровати моей сидела и как раз кормила детей. Настроение у меня никакого нет. И не нужна мне эта девица. Но, может, хоть как-то развеселит. Сколько мне страдать по знахарке?

Решил, что не убудет с неё. А завтра нечисть к ней не подступится. В одном хотя бы будет спокойнее. Конечно, если захочет сама.

— А ты что пришёл, братец мой? — Рада спросила, смущаясь меня.

— А где же мне спать, Рада, если не в своей спальне?

Мы уложили её детей. Они крупнее обычного. Быстрей растут. Я предположил, что Рада поила живой водой. Я угадал. И сама пила. Вот и сила проснулась в ней спящая. В ней есть тёмная кровь, как у нечисти. Но доля малая, можно не считать. Разве что духом девица сильная, значит сдюжит, поможет завтра. Многое надо сделать успеть.

— Радость моя, что там, спят твои богатыри?

— Спят, — она ответила.

— Одного спать уложила, второго уложила. Теперь третьего укладывай.

— Кого третьего?

— Так меня. И можно также, как двух предыдущих, сначала к груди прижать, — я погладил её по плечу. Кожа у неё мягкая.

Испугалась Рада. Сердце быстро колотится. Гостята тоже меня боялась, хотя я в облике человеческом.

— Сынок проснулся, — Рада рванулась к едва пошевелившемуся сыну. Я её не пустил. Стащил с постели вниз.

— Так проснулся же Радогор! — она закричала сдавленным шепотом.

— Так вопить, разбудишь в самом деле, — я заглянул на кровать. Там уже разлёгся Баюнка.

— О, нечисть блохастая на постель пришла, — погладил кота по морде. Баюнка принялся мурчать интенсивнее. Сын Рады и не думал просыпаться.

— А нечисть блохастая у меня понимающая, — я убрал руку с кота и повернулся к девице. — Спят твои детки, Рада. А мне что-то, говорю же, не спится.

Я её обнял.

— Плохо это братец, плохо, ой как нехорошо, — зашептала Рада скороговоркою. — Отпусти меня, братец, отпусти!

— Не братец я тебе, Рада, называй Алёшей.

— Алёша, отпусти… нет, братец, не буду тебя Алёшей называть, отпусти меня, пожалуйста, заклинаю: отпусти!

Отпустил быстро. Слово такое это хитрое. Хорошо Раду бабка её выучила. Нечисть разве что заклинать.

— Заклинаешь, значит. Зачем сопротивляться? Я же вижу, что люб тебе.

— Люб, — она не отвела взгляда. — Всем ты хорош, и добрый ты, и красивый, но говорят: охота пуще неволи. Больше всего мне хочется мужа любимого увидать.

— Страдаешь, значит, без него, — я приобнял её за плечи. Горячилась она. Шептала быстро. Пальцы дрожали, сжимались на платье в кулаки.

— Да, страдаю. Поганый супостат явился, да с пришлой нечистью — счастья моего меня лишают! — кажется, злилась она.

— Быть тебе богатыркой, Рада, — я убрал ей прядь волос с лица. — Очень ты нраву горячего.

Волосы у неё мягкие. И светлые, как пух или лён. Волной крупной лежат, на кончиках вьются в барашки. Почти как у Гостяты, но у той тяжелее коса. Волос толще и темнее много.

— Я повитуха, какая с меня богатырка! — отмахнулась Рада, сама ещё больше нервничает. Говорила она раньше, что повитуха? С каких пор? Я задумался.

Пахнёт она так же почти, как моя знахарка. Кожа тоже мягкая и тёплая, впитала запахи их простого быта. Селянка и одна и вторая, одежда той же ткани, примерно та же жизнь. И возраста наверно одинакового. Молоденькие обе, а под глазами сеткой по коже словно тонкие паутинки. Ветер и солнце след свой оставили. Говорит она ещё или нет? Я, признаться, слушать перестал уже. Но спросить спросил:

— Плохо тебе? А если сделаю так, что на одну ночь ты про мужа и думать забудешь?

У Рады ярче глаза. И лицо красивое. Тело крепкое. Очень хороша. Недаром все мои други, нечисть, под дверью бодались, хотели сюда.

Откажись, Рада. Если другого любишь.

У неё дрожат ресницы. Длинные, тёмные, ну хоть не плачет.

— Плохо, Алёша, — она зажмурилась, кивнула, не размыкая глаз, как ножом по сердцу. Гостята тоже крепко зажмуривалась, когда признавалась в чём…

— Болит сердце, — Рада шепчет тихо. — Так хочу увидеть любимое лицо.

И у неё болит. Зачем я её мучаю? Наверное, мучаю себя.

— Говорю же, забудешь о нём, — мягкая у неё кожа, нежная. Мягкие волосы. Тело будет податливым, если она захочет. Много огня, много жизни в нём.

Девица, если ты откажешь мне, может, я поверю, что вы