В поселениях с ярко выраженной и традиционной рыболовецкой специализацией издавна шла заготовка впрок даров моря, в первую очередь — сельди, но также наверняка и лосося, леща, речной камбалы и других видов пригодной в пищу рыбы — поначалу, возможно, лишь путем сушки или вяления[69] на деревянных рамах, открытых воздействию солнца и ветра, впоследствии же — прежде всего, путем засола. Пока что, ввиду отсутствия письменных свидетельств, трудно судить о масштабах вывоза заготовленной рыбы. Но, вероятно, эти масштабы были достаточно велики, ибо, очевидно, доля рыбы в рационе жителей прибрежных славянских селений была незначительной. Для северо-западных славян рыба служила, в первую очередь, предметом экспорта, а не продуктом внутреннего потребления. Даже в Волине-Волыне, расположенном близко к морю, непосредственно у Одер-Гаффа, эта доля в X–XI веках не превышала двух процентов. Факт же быстрого роста потребления рыбы в начале XII века, в конце которого доля рыбы в рационе местных жителей возросла до двадцати с половиной процентов, объясняется, вероятнее всего, изменениями социальной структуры и результатом христианизации, ибо в постные дни мясные блюда заменялись рыбными.

Посланцы новой для северо-западных славян веры в Иисуса Христа, очевидно, оказали прямое воздействие еще на одну отрасль славянской экономики, процветавшую, впрочем, и ранее, а именно — на бортничество (разведение диких пчел). Пчеловодством славянские землеробы занимались в ограниченных масштабах, пока рост спроса на его продукты не побудил отдельных земледельцев всецело посвятить себя этому промыслу, переквалифицировавшись в профессиональных пчеловодов-пасечников. Бортник, примерно на высоте пяти-шести метров над поверхностью земли проделывал с помощью полукруглого долота (так называемого «долбила») отверстие в стволе (преимущественно — сосны, но также липы, клена или стволе иного лиственного дерева). Проделанное в стволе облюбованного им дерева отверстие он снабжал съемной заслонкой, через которую дикие пчелы могли влетать в отверстие и вылетать из него. Вероятно, пчеловод смазывал готовую борть каким-то составом, привлекавшим пчел. Если ему улыбалась удача, он мог летом вырезать из борти мед, а к тому же весной — восковые ячейки, пустые пчелиные соты и мед, оставшийся с зимы. Мед служил для подслащивания пищи и производства медовухи, то есть медового вина, медового пива или попросту питьевого мёда, именуемого германцами словом «мет» (Met), очень схожим со славянским обозначением этого хмельного напитка — «мед». Воск был крайне необходим ремесленникам — например, ювелирам, изготавливавшим из него формы для литья. Как мед, так и воск были желанными предметами торговли, в первую очередь — экспортной, поскольку в христианских землях воск требовался в больших количествах для изготовления свечей (прежде всего, церковных).

Бортничество было промыслом, еще стоявшим в определенной мере на грани собирательства — ступени развития человеческого общества, естественно, давно уже оставленной славянскими племенами в прошлом. Тем не менее, собирательство все еще составляло важное дополнение к другим, более прогрессивным, формам хозяйственной деятельности. Резчик нуждался в сброшенных рогах «красной» копытной дичи (выражаясь охотничьим языком), а по-нашему, по-простому — благородных оленей, лосей, косуль — в кости и в янтаре; дубильщик — в дубовой коре; корзинщик — в ивовых прутьях; конопатчик-кораблестроитель — во мхе. Червецы[70], тёрн, бузина, горец птичий, щавель и желтый касатик использовались для окраски тканей. Кроме того, щавель или другие растения, содержащие много кислоты, были необходимы резчикам по кости, помещавшим сброшенные оленьи рога для дальнейшей обработки в кислотную ванну, приготовленную из сока этих растений. Вряд ли следует предполагать, что ремесленники, жившие и работавшие в ранних городских центрах, сами собирали эти виды сырья. Сбор последних был, скорее всего, делом женщин, молодежи и детей.

Даже если абстрагироваться от важной роли многочисленных растений в лекарском деле, их использования в качестве ядов для отравления стрел и птичьего клея, возможности того, что хмель, если и не повсеместно выращивался, то, во всяком случае собирался в виде дикого растения и использовался для приготовления пива, и от факта использования желудей не только для откорма скота, но и их добавления, в размолотом виде, в муку из зерновых (или, выражаясь по-славянски «жита»), плоды собирательства служили весьма весомым дополнением к обеспечению основ существования северо-западных славян. А вот дикие фрукты и овощи, лесные орехи, ягоды и прочее не слишком-то обогащали славянскую трапезу. И только грибы настолько ценились северо-западными славянами (как, оговоримся, и славянами вообще, включая автора настоящей книги, всех его друзей и близких) — в отличие от западногерманских племен — что по сей день немало восточногерманских топонимов хранят память об этой любви своих исконных обитателей к грибам.

Вне всякого сомнения, бывали времена, когда славянским собирателям приходилось выходить на промысел чаще, ибо — вопреки безмерно идеализированным представлениям, идущим со времен славянофилов, да и панславистов — скромность, терпимость, великодушие и человеколюбие у славянской знати были выражены не в большей и не в меньшей степени, чем у знати германской — немецкой или датской. Повсюду, где феодальная знать стремилась подчинить себе свободных землепашцев, простой народ страдал от оброков и барщин. Однако же процесс закрепощения протекал в области расселения северо-западных славян весьма неравномерно; лишь немногие племенные союзы нашли в себе силы сами, без внешнего принуждения, пойти по неизбежному пути в феодальное общество. В общество, более прогрессивное, при всех своих недостатках, чем прежнее. При мысли об этом, автор настоящей книги невольно вспомнил анекдот советских лет о демонстрации рабов в Древнем Риме под лозунгом: «Да здравствует феодализм — светлое будущее всего человечества!»… Нередко свободным земледельцам и исконным, родоплеменным порядкам и сообществам удавалось отстаивать основы своего существования на протяжении определенного (порой — достаточно долгого) времени, пока они не оказывались завоеванными соседними государствами. Причиной этого нередко было само существование таких государств. Так, например, славянские земли на западе граничили с Франкским (а впоследствии — Германским, как его принято называть в русскоязычной литературе, по сути же — Немецким) феодальным государством, внимательно следившим за тем, чтобы рядом с ним не возникло иного центра власти, могущего представлять для него угрозу. Согласно произведенным историками-медиевистами расчетам, германцы — франки и саксы-саксонцы — в период между военным походом властителя франков Карла Великого, будущего восстановителя, во всяком случае, в теории, (Западной) Римской империи — на славян-лютичей (в 789 году) и нашествием римско-германского императора Фридриха I Рыжебородого (Барбароссы) на Польшу (в 1175 году) вели в общей сложности сто семьдесят (!) войн со славянскими народностями.