Эшонай услышала, что мать поет, пока ее ведут. Поет одну из старых песен.

– Можешь проследить за ними, – предложила Эшонай Тьюду. – Возьми солдат, которым доверяешь. Я назначу свою дивизию охранять этих людей, а тебя поставлю во главе. Ничего с ними не случится без твоего согласия.

Он помедлил, а потом кивнул, загудев в ритме размышления, на этот раз неподдельном. Она позволила ему уйти, и он побежал к Биле и тем, кто остался от бывшей дивизии Эшонай.

«Бедный, доверчивый Тьюд, – крутилось у нее в голове, пока он брал на себя командование охраной несогласных. – Спасибо, что позволил загнать себя в ловушку».

– Все прошло хорошо, – сказала Венли, когда сестра вернулась к ней. – Ты сможешь управлять городом, пока не произойдет преображение?

– Легко, – подтвердила Эшонай, кивая солдатам, которые доставили донесения. – Тебе надо лишь убедиться, что у нас будет достаточное количество нужных спренов.

– Будет, – бросила Венли в ритме удовлетворения.

Эшонай выслушала доклады. Всех, кто ее поддержал, собрали в центре Нарака. Настало время встретиться с ними и сообщить, что после победы над человеками Пятерка будет восстановлена, что беспокоиться не о чем, что все просто прекрасно. Ложь, которую она заранее придумала.

Воительница, окруженная солдатами в новой форме, решительным шагом направилась в город, который теперь подчинялся ей. Она призвала клинок – последний из принадлежавших ее народу – для усиления эффекта и положила его на плечо.

Она шла в центр Нарака, проходя мимо оплавленных зданий и лачуг, построенных из панцирей. Чудо, что они выдерживали бури. Ее народ заслуживал лучшего. С возвращением богов так оно и будет.

К сожалению, пришлось потратить время, чтобы подготовить людей к ее речи. Примерно двадцать тысяч не-воинов, согнанных вместе, – впечатляющее зрелище; когда она на них смотрела, население города не казалось таким уж маленьким. И все-таки это была лишь малая доля от того, что было когда-то.

Ее солдаты всех усадили, призвали глашатаев, чтобы доносить ее слова до тех, кто расположился слишком далеко. Пока шли приготовления, она слушала донесения о горожанах. К ее удивлению, бо́льшую часть несогласных составили трудяги. Они должны быть покорными. Что ж, многие из них стары, они не участвовали в битвах против алети. Им не пришлось смотреть, как убивают их друзей.

Она ждала у основания колонны, пока все устроят. Потом забралась на ступеньки, чтобы начать речь, но замерла, увидев бегущего лейтенанта Вараниса. Только его она выбрала для буреформы.

Насторожившись, Эшонай настроилась на ритм разрушения.

– Генерал, – доложил он в ритме тревоги, – они сбежали!

– Кто?

– Те, кого вы велели отделить; те, кто не пожелал преобразиться. Все удрали.

– Так догоните их, – велела Эшонай в ритме злобы. – Они не ушли далеко. Трудяги не могут прыгать через ущелья, они способны отправиться лишь туда, куда ведут мосты.

– Генерал! Они срезали один из мостов и при помощи веревок спустились на дно ущелья. Они сбежали по дну.

– Значит, им конец в любом случае, – бросила Эшонай. – Через два дня будет буря. В ущельях они погибнут. Забудьте про них.

– А что же их охранники? – уточнила Венли в ритме злобы, протолкавшись к Эшонай. – Разве их не стерегли?

– С ними справились, – ответил Варанис. – Тьюд возглавил эти…

– Не имеет значения, – перебила Эшонай. – Свободен.

Варанис удалился.

– Ты не удивлена, – заметила Венли в ритме разрушения. – Что это за стражники такие, что помогают пленникам сбежать? Эшонай, что ты натворила?

– Не бросай мне вызов.

– Я…

– Не бросай мне вызов, – повторила Эшонай и схватила сестру за горло рукой в латной перчатке.

– Убей меня – и все погубишь, – просипела Венли, и в ее голосе не было даже намека на страх. – Они никогда не последуют за женщиной, которая убила свою сестру у всех на глазах, и только я могу собрать спренов, которые нужны тебе для преображения.

Эшонай загудела в ритме насмешки, но отпустила сестру.

– Я собираюсь произнести речь.

Она повернулась к Венли спиной и вновь поднялась по ступенькам, чтобы обратиться к народу.

Каладин * Шаллан * Далинар

Каладин никогда раньше не бывал в тюрьме.

В клетке – да. В яме. В загоне. В комнате под охраной. Но в настоящей тюрьме – ни разу.

Возможно, потому, что в тюрьме было слишком удобно. У него имелись два одеяла, подушка и ночной горшок, который регулярно меняли. Кормили его куда лучше, чем в бытность рабом. Каменный выступ не был самой удобной постелью, но с одеялами молодой человек устроился не так уж плохо. В камере не было окон, но, по крайней мере, это неплохое убежище от бури.

Да, в целом комната была довольно славная. Но Каладин ее ненавидел.

В прошлом ему приходилось сидеть в тесных помещениях лишь во время Великих бурь. Теперь, проводя здесь час за часом, не имея возможности чем-то заняться, кроме как лежать и думать… Он обнаружил, что не может успокоиться, все время потеет, тоскует по открытому пространству. Тоскует по ветру. Одиночество его не беспокоило. А вот стены – другое дело. Казалось, они вытягивали из него силы.

На третий день своего заключения он услышал какой-то шум в коридоре, чуть дальше от его камеры. Он встал, не обращая внимания на Сил, которая сидела на невидимой скамейке на стене. Что это за крики? Их эхо доносилось из главного коридора.

Маленькая каморка Каладина была отделена от других. С того момента как его здесь заперли, он видел только стражников и слуг. На стенах светились сферы, было довольно светло. Сферы в камере, предназначенной для преступников? Может, они должны еще и искушать заключенных? Видит око, да зуб неймет?

Каладин прижался к холодным прутьям решетки, прислушиваясь к неразборчивым воплям. Он испугался, что это Четвертый мост явился вызволять своего капитана. Убереги их Буреотец от такой глупости.

Юноша уставился на одну из сфер в креплениях на стене.

– Что? – спросила Сил.

– Может, я смогу дотянуться, чтобы вытянуть из нее свет. Я лишь немного дальше, чем были паршенди, когда я вдохнул свет из их самосветов.

– И что потом? – тоненьким голоском уточнила Сил.