Хороший вопрос.

– Ты бы помогла мне вырваться на свободу, если бы я захотел?

– А ты хочешь?

– Точно не знаю. – Каладин повернулся и прислонился к прутьям. – Возможно, мне придется. Но побег из тюрьмы – дело противозаконное.

Она вздернула подбородок:

– Я не какой-нибудь высший спрен. Законы не имеют значения; только то, что правильно, имеет значение.

– В этом мы сходимся.

– Но ты пришел сюда добровольно, – напомнила Сил. – С чего тебе бежать?

– Я против того, чтобы меня казнили.

– Они и не собираются, – возразила Сил. – Ты слышал Далинара.

– Да чтоб он сдох, твой Далинар! Он это допустил.

– Князь пытался…

– Он это позволил! – рявкнул Каладин и, повернувшись, с силой ударил руками по решетке. Еще одна шквальная клетка! Вернулся прямиком туда, откуда начал! – Он такой же, как все!

Сил подлетела к нему и замерла между прутьями, уперев руки в бока.

– Ну-ка повтори.

– Он… – Каладин отвернулся. Лгать ей было нелегко. – Ну ладно, хорошо. Он не такой. Но король – такой. Сил, признай это. Элокар – ужасный король. Сначала он восхвалял меня за то, что я пытался его защищать. Теперь же, не моргнув глазом, готов меня казнить. Как ребенок.

– Каладин, ты меня пугаешь.

– Правда? Сил, ты просила доверять тебе. Когда я спрыгнул на арену, ты твердила, на этот раз все будет по-другому. И что же вышло по-другому?

Она отвернулась, внезапно став очень маленькой.

– Даже Далинар признал, что король совершил большую ошибку, позволив Садеасу увернуться от вызова на дуэль, – напомнил Каладин. – Моаш и его друзья правы. Королевству лучше будет без Элокара.

Сил упала на пол, не поднимая головы.

Каладин побрел обратно к скамье, но был слишком взвинчен, чтобы сидеть. Он принялся ходить из угла в угол. Как вообще человеку жить в такой комнатушке, не имея возможности глотнуть свежего воздуха? Кэл не позволит им и дальше держать себя здесь.

«Далинар, тебе лучше сдержать слово. Вытащи меня отсюда. Побыстрее».

Переполох, чем бы он ни был вызван, утих. Каладин спросил о случившемся служанку, которая принесла миску с едой и протолкнула ее в отверстие в нижней части решетки. Она не ответила и сбежала, как кремлец, почуявший бурю.

Кэл вздохнул, взял чашку – с вареными овощами, политыми соленым черным соусом, – и шлепнулся обратно на скамью. Ему давали пищу, которую можно есть руками. Вилки и ножи не полагались – мало ли что.

– А ты недурно устроился, мостовичок, – раздался голос Шута. – Я несколько раз думал о том, не переехать ли сюда самому. Арендная плата, конечно, маленькая, но вот входная – непомерно высока.

Каладин вскочил. Шут сидел на скамье у дальней стены – за пределами клетки, под сферами – и настраивал лежавший на коленях странный музыкальный инструмент из полированного дерева с туго натянутыми струнами. Секунду назад его там не было. Вот же буря!.. А была ли скамья?!

– Как ты вошел? – спросил Каладин.

– Ну, знаешь, есть такие штуки – называются «двери»…

– Стражники тебя пропустили?

– В строгом смысле слова? – уточнил Шут, щипнув струну, потом наклонился, прислушиваясь, и щипнул еще одну. – Да.

Каладин снова опустился на скамью. Шут был в обычной черной форме, перевязь с тонким серебряным мечом он снял и положил рядом. Дальше лежал бесформенный коричневый мешок. Посетитель сидел нога на ногу, подавшись вперед, и настраивал инструмент. Он промурлыкал себе под нос какую-то мелодию, кивнул и произнес:

– Абсолютный слух делает все это куда более легким, чем бывало раньше…

Каладин сидел и ждал. Шут прислонился к стене. Воцарилась тишина.

– И что? – спросил Каладин.

– И ничего, благодарю покорно.

– Собираешься мне сыграть?

– Нет. Ты этого не оценишь.

– Тогда зачем ты здесь?

– Нравится навещать людей в тюрьме. Я могу говорить им что угодно, а они не способны мне помешать. – Он посмотрел на Каладина и с улыбкой положил руки на инструмент. – Я пришел за историей.

– Какой историей?

– Той, которую ты мне поведаешь.

– Вот еще! – фыркнул Каладин и улегся на скамью. – Сегодня у меня нет настроения для твоих игр.

Шут извлек из своего инструмента мелодичный звук.

– Все регулярно так утверждают – и, перво-наперво, подобная отговорка звучит избито. Мне остается лишь удивляться. Разве у кого-нибудь когда-нибудь бывает подходящее настроение для моих игр? И если такое случится, не испортит ли это саму игру как таковую?

Каладин вздохнул, а Шут продолжил бренчать.

– Если я тебе подыграю, – поинтересовался Каладин, – ты в конце концов уберешься?

– Я уйду, как только история закончится.

– Отлично. Человек попал в тюрьму. Ему там жутко не понравилось. Конец.

– А-а… – протянул Шут. – Значит, это история про ребенка.

– Нет, она про… – Каладин осекся.

«Про меня».

– Возможно, она для ребенка, – предположил Шут. – Давай я тебе расскажу одну, чтобы задать нужный тон. Как-то крольчонок и цыпленок резвились в траве ясным солнечным днем.

– Цыпленок… детеныш курицы? – уточнил Каладин. – И кто еще?

– А, я на миг забылся, – повинился Шут. – Прости. Давай я все переделаю, чтобы тебе стало понятнее. Кусок влажной слизи и отвратительный краб с семнадцатью ногами ползли вместе по камням в невыносимо дождливый день. Так лучше?

– Ну допустим. История закончилась?

– Она еще не началась.

Шут резко ударил по струнам и начал играть с яростной решимостью. Резонирующее, энергичное повторение. Одна четкая нота, потом семь нот подряд, словно бешеные.

Ритм проник в Каладина. Да от него вся комната будто затряслась.

– Что ты видишь? – требовательно спросил Шут.

– Я…

– Глаза закрой, придурок!

Кэл повиновался. «Глупость какая-то».

– Что ты видишь? – повторил вопрос Шут.

Он явно издевался над Каладином. Все знали, что этот человек горазд на такое. Предположительно он раньше был учителем Сигзила. Разве Каладин не заслужил поблажку, вызволив его ученика?

В музыке не было ничего смешного. Только мощь. Шут добавил вторую мелодию, дополняющую первую. Как ему это удавалось?! Как мог один человек с одним инструментом создавать так много музыки?

Каладин увидел… мысленным взором…