зело было слышать стыдно и непристойно». Как говорил граф Оттинген, он не имел никакого намерения драться с простыми французскими мужиками, хотя и мог бы приказать, если бы пожелал, у французского посла среди дня ворота выломать и своих людей освободить. Дело было улажено посредничеством других послов; однако отношения между враждующими дипломатами продолжали оставаться натянутыми: «Только-де сами они, послы, междо собою еще в той ссоре не прощались и друг с другом не видались»[1169]. Тем менее француз не желал уступить первенство цесарскому послу в посещении московских дипломатов.

13 июля посланники побывали на Галате у послов цесарского, английского и венецианского. 14-го посетили муфтия и от него проехали к голландскому послу, жившему тогда на загородном дворе, на берегу пролива, неподалеку от муфтия. 16-го были у польского посла. Разговор с послами однообразно начинался с взаимных, украшенных в стиле эпохи комплиментов, изъявлений о давнем желании повидаться друг с другом, которое не могло, однако, осуществиться вследствие запрещения со стороны Порты. Послы поздравляли русских с заключением мира. Английскому и голландскому послам, которые имели от своих правительств указы о посредничестве в русско-турецких переговорах, посланники специально приносили благодарность за их готовность выступить посредниками. Хотя посредничество по нежеланию турок и не состоялось, однако посланники уже самое желание выступить посредниками считали себе за великую помощь. Принесет благодарность их правительствам и сам великий государь. В частности, граф Оттинген интересовался условиями мирного договора и просил посланников дать ему список с трактата. Под тем благовидным предлогом, что будет лучше, если цесаря об условиях мира уведомит сам государь посылкою своей грамоты через почту или с особым гонцом, посланники в выдаче графу Оттингену копии с договора отказали, сообщив только, что он состоит из 14 статей и заключен на 30 лет. Посол обиделся: «Знатно-де они, посланники, ничего подлинного ему, послу, сказать и списка с договоров дать не хотят по некакому сумнению; а скрываться было им от него, посла, в том и никакого сумнения иметь не довелося». Посланники уверяли, что они не сомневаются и не скрываются, так как знают, что цесарь великому государю «друг, союзник и всякого добра желатель», однако остались при своем взгляде на способ уведомления цесаря. Английский посол лорд Пэджет в разговоре задал, между прочим, посланникам вопрос о Константинополе: «Какова им здешняя государская резиденция кажется?» Посланники ответили, что «такой другой преславной на свете резиденции, кажется им, нет понеже междо двумя морями стоит», и при этом, желая сказать любезность послу, заметили: «А другая резиденция, чаять, подобна ей — королевского величества аглинского», с чем собеседник их согласился: «Правда-де так, что обе те помянутые резиденции стоят при морях и приезд корабельный изо всех стран имеют свободной». На обращенные к послам вопросы, не получены ли ими какие-либо «европские» новости, английский посол сообщил о нападении польского короля на Ригу и о том, что саксонские войска отбиты и отошли от Риги «с великим стыдом». Венецианский посол, кроме таких же вестей об отступлении саксонских войск из-под Риги, сообщил еще, что «у некоторых государей есть помышление о разделении Гишпанского государства на две части». На вопрос посланников: «Разве-де королевское величество Гишпанской преставился, что государство его хотят иные государи делить», посол отвечал: «Хотя-де тот гишпанской король и жив, да и еще жить хочет, однакож с стороны того не рассуждают и якобы насильно с сего света его гонят и государством его завладеть хотят, потому что наследников у него нет.

Только-де как еще Бог к тому кого допустит». Сообщив посланникам о своем отъезде из Константинополя 20 июля, польский посол граф Лещинский осведомился о времени их отъезда и, когда посланники сказали, что и они ожидают себе немедленного отпуска, «понеже наскучило им здешнее житье близ годичного времени», воскликнул: «Не токмо-де близ годичного времени здесь живучи наскучит; ему-де и три месяца здешнего житья показались будто три года! А им-де, посланником, как здесь будто взаперти в самом тесном и непроходимом месте!»

Граф Лещинский очень тяготился жизнью в Константинополе. Как конфиденциально сообщал посланникам его писарь, посол видел в здешнем своем посольстве себе несчастье, приехал, как, может быть, и преувеличивал писарь, с огромной свитой в 700 человек и имел полторы тысячи лошадей, а содержания получал от турок только по 200 левков на день, так что принужден был к этой сумме прибавлять еще 100 левков из своих средств. На домогательства его об увеличении содержания турки «будто на смех» говорили, чтобы он половину или больше половины людей и лошадей отпустил в Польшу, чего он, однако, не сделал. «И не помалу-де, — прибавлял писарь, — он о том потуживает, что деньгами своими издержался»[1170]. Визит посланников к нему был непродолжителен. Посланники говорили, что, «не докучая ему многим собеседованием, занеже отъезд его имеет быть отсюду вскоре, отъезжают и они, посланники, от него» и, пожелав ему счастливого пути, с ним простились[1171].

С ответными визитами иноземные послы не спешили; как будто даже эти ответные визиты были одно время под сомнением. Самым учтивым оказался и первым явился к посланникам наиболее враждебно настроенный к русским граф Лещинский. В сопровождении целого конного вооруженного отряда в панцирях и в саадаках с саблями он приехал 21 июля перед самым своим выездом из Константинополя. После обмена взаимными любезностями и обычными комплиментами Лещинский обратил внимание на двор, в котором жили посланники, а затем опять распространился о скуке жизни в Константинополе: «Как он видит, что двор их, посланничей, зело тесен и на море и никуды не видно. И, чаять, им, в таком глухом дворе живучи, прискучило. А у него-де, посла, здесь был двор и не такой, но на самом веселом месте и пространной. Однакож наскучило ему здешнее худое житие, и многие восприял он здесь турбации или хлопоты. А чего у турок требовал и того ничего по его желанию не сделано и вдругорядь сюды приезжать им, полякам, не для чего, и его охоты к тому нет. Разве-де иному кому здешнее житие показалось! А он радуется тому, что скоряе всех отсюда отпущен!» Посланники в связи с этим припомнили, что и прежний польский посол Ян Гнинский (?) также много жаловался на турок и имел с ними «многие великие турбации и споры», да и потерял много людей из свиты, которые здесь умерли. Посол подтвердил эти сведения. Поговорив о пути, которым он будет возвращаться на родину, и о продолжительности предстоящего путешествия, посол извинился, что «он приездом своим их, посланников, утрудил и пора