В тот же день он торжественным и великолепным поездом с блеском выехал из Константинополя. Впереди двигался его огромный обоз, в котором были вывозимые им из Константинополя пленные, за ним — целые воинские вооруженные отряды, далее — свита посла, «а потом ехал сам посол граф Лещинской на турском аргамаке, которой убран был во всем турском наряде зело изрядно и богато. Кафтан на после был верхней суконной рудожелтой соболей, а под исподом жупан атласной алой, шапка на нем суконная красная с кистью и с запоною с большою с алмазною. Около посла шли близко лошади, 6 человек скороходов, в том числе один арап, убраны в индейском платье, на головах у них шишаки золоченые, а в руках древки, а на тех древках орлы двоеглавые золоченые, а от орлов вниз до половины древка извиты змеи золоченые ж». Затем шли люди в венгерском желтом платье с саблями, с пищалями и с обухами, за ними 12 человек трубачей, сурначеев и других воинских музыкантов, наконец, рота саксонских драгунов с 70 человек. Шествие замыкали турецкие янычары[1173]. Состоявший при послах доктор Антоний, прикомандированный к ним турками, сообщал посланникам, что польский посол обращался к турецкому правительству со многими делами, но успеха в них не имел, в чем, впрочем, он и сам, как мы видели выше, признавался посланникам[1174].

25 июля присылал дворянина цесарский посол с сообщением, что он имеет желание еще раз повидаться с посланниками, но не мог этого сделать из-за зубной боли. Теперь он от этой болезни освободился и просит посланников к себе обедать, «желает того, чтоб они, посланники, посетили его в сию неделю, то есть в 28 день июля, и того дня изволили у него обедать». Посланники от обеда уклонились под тем предлогом, что им назначен скорый отпуск, причем выразили желание, чтобы посол посетил их перед отъездом. Может быть, действительной причиной отказа посланников от приглашения на обед было именно то, что посол не сделал им ответного визита[1175].

28 июля английский посол прислал секретаря уведомить посланников, что он желает их посетить, а до сего времени этого не исполнил, потому что был болен[1176]. Посланники воспользовались случаем, чтобы и цесарского дворянина, и секретаря английского посла расспросить о европейских новостях; и тот и другой сообщали известие о приготовлениях царя к походу против Швеции. Посланники опровергали эти известия: со шведским королем у государя мир, сам он пребывает в Воронеже, на полпути между Москвою и Азовом, ложные слухи распространяет кто-либо, желая вызвать ссору.

Замедление послов в отдаче визитов, зубную боль цесарского посла и болезнь английского, может быть, можно объяснить информацией, принесенной посланникам проживавшим тогда в Константинополе Саввой Владиславичем Рагузинским, который оказывал посланникам разные услуги, преимущественно по осведомительной части. Придя к посланникам 29 июля, он передавал, что как раз в этот день «съезжались все послы к цесарскому послу и советовали, ехать ли к ним, посланникам, для посещения их, понеже характер их, посланничей, а не посольской». На совещании было решено к посланникам не ехать. Особенно, по словам Рагузинского, сердиты на посланников послы-посредники за то, что при заключении мира обошлось без их посредничества. И самому миру они не рады, и, если бы они были к посредничеству допущены, всячески бы помешали заключению мира. Граф Лещинский, будучи у венецианского посла, «говорил явно, что никогда того он не ждет, чтоб Порта учинила с царем мир», а если будет продолжаться война, то Московское государство в три года разорится[1177]. Известие Рагузинского, по всей вероятности, не во всех отношениях точно, по крайней мере, в том, что касается принятого будто бы на совещании послов решения. 2 августа, перед самым уже отъездом посланников, у них побывали с пожеланием им счастливого пути все послы, кроме, конечно, французского: цесарский, английский, голландский, венецианский[1178]. Но все же слова Рагузинского свидетельствовали о настроениях, замечавшихся в дипломатическом корпусе по отношению к русским, и о тех колебаниях, какие у послов были по вопросу об ответных визитах.

14 июля посланники, по совету Александра Маврокордато, посетили великого муфтия, или шейх-уль-ислама, главное духовное лицо Турецкого государства, ездили к нему на его загородный двор, помещавшийся над берегом Черноморского пролива выше Галаты. «А ездили морем в наемных каюках. И, приехав к берегу и вышед из каюков, шли на высокую гору двором и садом его пеши». Прием происходил в беседке или павильоне. «И ввели их, посланников, пристав их и чурвачей в чердак и велели сесть на стулех бархатных, нарочно уготованных. А потом вскоре вышел из иных покоев и вшел к посланником в тот же чердак муфтий и сел меж подушками в углу и спросил посланников о здоровье». Посланники, поблагодарив, сказали, что «пребывают во всяком благом поведении и приехали к нему нарочно видеть персону его и посетить и поздравить», и затем поблагодарили муфтия за его труды и за доброжелательство при заключении мира между такими преславными государствами. Муфтий отвечал, что правда, «о том мире были и его слова». Блистательная Порта склонилась к тому, что лучше иметь покой, нежели войну. В заключение муфтий выразил пожелание, чтобы мир с обеих сторон был «держан твердо и непорушимо». Посланники перевели затем разговор на усиленно занимавший их вопрос, о котором они хлопотали в Константинополе: об «отдаче святых мест» в Палестине грекам.

Припомним, что первоначально они думали решить этот вопрос особой статьей в договоре[1179]. Встретив сопротивление турок и отказавшись от мысли об особой статье в договоре, они при заключении мира подали визирю обширную записку, в которой изложили историю вопроса и свое ходатайство об отобрании «святых мест» у католиков и передаче их подданным султана грекам[1180]. Через Маврокордато турецкое правительство дало понять посланникам, что в принципе оно такой передаче сочувствует, но что теперь, в присутствии в Константинополе послов католических стран: цесарского, венецианского, французского и польского — решить вопрос в таком смысле не может, а сделает это впоследствии[1181]. Все же Маврокордато дал совет посланникам обратиться с ходатайством к муфтию, что они теперь и исполнили.

Изложив вкратце муфтию суть дела и передав ему такую же записку, какая представлена была ими великому визирю, также на греческом языке, посланники просили его, чтобы он, муфтий, «яко государства здешнего святую правду любящий и закон хранящий», по соглашению с великим визирем исходатайствовал передачу святых мест