лукавый неприятель христиан. На случай войны с Турцией патриарх предлагал обдуманный и выработанный им план военных действий, совершенно верно оценивал стратегическое положение неприятеля и открывал перспективы поддержки России со стороны православных балканских народов. «А если когда царское величество изволит всчать с ним войну, и тогда надобно прежде взять Очаков, понеже у неприятеля Очаков левой рог, а правой рог был Таган Рог. А взяв Очаков, то надобно Крым взять, а взявши Крым, то будет дорога на Черное море свободная. И тогда пристанут сербы, и волохи, и мультяны, и болгары. А не взяв Очакова и Крыму, турков на море воевать трудно, понеже татаровя в том чинить будут препону. Да и оные народы, для той же опасности, вспоможения чинить не будут». Патриарх давал советы даже и о составе боевых сил, которые надо пустить в ход в морской войне против турок. «А к тому-де воинскому поведению надобны морские мелкие многие суды, которые великой страх могут здесь учинить, нежели корабли. И тех кораблей турки так не боятся, как мелких судов, потому что те мелкие суды могут по всему Черному морю рассеятися и жилищам бусурманским чинить огнем и мечем разорение и пленение». На замечание посланников, что «те мелкие суды на море одержимы бывают страхом от галер», Досифей возразил, что «и у царского величества галеры есть же»[1189].

При посещении патриарха 28 июля посланники просили дать им совет, оставлять ли или нет резидента в Константинополе, о чем говорят им турецкие министры. Досифей ответил, что если есть намерение поддерживать мирные отношения, то следует оставить, а если нет, то не для чего и оставлять. Турецкие министры желают, чтобы резидент был оставлен, потому что такое пребывание резидента в Константинополе будет явным свидетельством для народов, что действительно с Москвою заключен мир. Посланники назвали патриарху лиц, которых они намереваются оставить, Семена Лаврецкого с подьячим и толмачом, и просили его, чтобы он Семена в его нуждах не оставил и был к нему так же милостив, как был и к ним. Патриарх выразил полную готовность во всем помогать Лаврецкому, только бы и «он, Семен, советовал с ним и поступал по его приказу»[1190]. В наказе, данном Семену Лаврецкому, посланники предписывали ему свои отписки в Москву относить и отдавать тайно патриарху Досифею[1191].

При последнем свидании 31 июля патриарх просил посланников передать царю просьбу, чтобы он учредил в городе Азове ради дальнего расстояния от Москвы, для большего распространения христианства и для христианского просвещения епископскую кафедру, с условием, чтобы эта епископия была без всякой пышности и тамошний епископ «ни в какие роскоши не вдавался и многих служителей у себя не имел», а подражал бы апостолам и «распростирался своим учением и смиренномудрием»[1192]. Эту мысль о необходимости учреждения епископской кафедры в Азове Досифей высказывал в грамоте, адресованной Петру. Царь внял совету и в ответной грамоте Досифею от 10 сентября 1701 г. сообщал ему о своем намерении учредить в Азове митрополию, а к ней несколько епископий и просил прислать кандидатов для занятия этих кафедр, «житием искусных и в свободных науках ученых и в словенском речении знаемых»[1193].

Стремясь поддерживать тесные связи с Москвою, на которую он смотрел как на свое последнее убежище, Досифей, прощаясь с посланниками, вручил им несколько грамот для передачи, а именно: царю, патриарху Адриану, царевичу Алексею, митрополиту Киевскому и нескольким виднейшим московским сановникам: царевичу Александру Арчиловичу, Л. К. Нарышкину, Т. Н. Стрешневу, Ф. А. Головину, Г. И. Головкину, гетману И. С. Мазепе, Н. М. Зотову[1194].

Константинопольский патриарх Калинник держал себя от посланников гораздо дальше, и беседы с ним не доходили до таких рискованных сюжетов, на какие решался патриарх Иерусалимский, и касались или церковных вопросов, или же совсем нейтральных предметов. Прибыв к посланникам 18 июля в сопровождении свиты из трех митрополитов, четырех старцев и двух бельцов, спросив посланников о здоровье, патриарх поздравил их с заключением мира, совершенным их трудами, на что посланники, благодаря, скромно заявили, что «того мирного дела они себе не приписывают, будто то дело совершилось их трудами, а совершилось то дело милостию Божиею и великого государя святыми и праведными молитвами и премудрым разумом, также и его, святейшего патриарха, со архиереи, молитвами, а не их, посланничьими, трудами». Патриарх сделал далее несколько замечаний о дворе, в котором живут посланники, видимо, своим невзрачным видом и неудобным местоположением возбуждавшем внимание посетителей: «Двор-де тот, как он видит, зело стоит в низком и в глухом месте, что никуда с него не видно. И чаять-де им, посланником, живучи в таком непотребном дворе, прискучило». Посланники не были довольны отведенным им двором, хотя и не пожелали переезжать с него на предлагавшийся им турками загородный двор на берегу моря: «То учинено рассмотрением здешнего турского правления. И поставили их, посланников, на таком дворе, что не токмо на поле или на море видно, но и по улице, на которой тот двор стоит, ничего не видеть, и в самом глухом месте и в переулках тесных, будто в тюрьме, и живут они, посланники, на том дворе мало не целой год. А конного человека в тех переулках, опричь того, что к ним, посланником, кто для чего приезживал, никого не видели, да и пеших людей ходит на мале». От узких улиц и переулков Константинополя разговор перешел к московским улицам, переулкам и домам. Патриарх спрашивал: «В государстве-де Московском улицы и переулки пространнее ль здешних или таковы ж, также и домы великие каменные есть ли?» Посланники сказали, что «в государстве Российском, а именно в царствующем граде Москве, каменного строения много и домы великие каменные есть многие ж, а улицы и переулки пространнее здешних».

Беседа перешла далее к теме о константинопольской старине. Патриарх говорил о прежних строениях в Царьграде: «Как-де сей Царьград был в державе у благочестивых греческих царей, и в нем-де улицы и переулки были пространные же, также и домы каменные у греков были великие. А как-де достался в руки агарянские, и с того времени все опровергнуто, и улицы и переулки истеснили и домы почали строить плохие и недолговечные, и того прежнего греческого строения, а именно от царя Константина, в остатке во всем Станбуле только одна палата, которая и доныне цела, близко салтанского двора, в которой учатся турки бить в барабаны и играть в сипоши». Посланники спросили: «Есть ли-де что того ж благочестивого царя Костянтина строения городового?» — на что патриарх и митрополиты сказали, что «кругом Станбула только