луговых цветов. Но это благоухание распространялось лишь на окрестные земли, в глубине же древнего леса по-прежнему бушевали яростные пожары, которые разожгли убегающие в страхе враги. Поэтому большинство подоспевших на помощь войск, среди которых был и сам король Валь-Фараюм с двумя своими старшими сыновьями — Альсаилем и Альраилем, отправились добивать разбежавшихся пиктов и тушить разгоравшиеся пожары. Феликс был поражен как они так быстро сумели подоспеть на помощь, ведь их горное царство находилось за сотни лиг, и преодолеть такое большое расстояние за пол дня было невозможно. Хотя, все оказалось намного проще, и арлекинское войско прибыло на помощь не из Уамаль Эошула, а из ближайшего пустынного города Ра-Ильзула, который арлекины отбили у ненасытных ашурийцев. Война на Третьем континенте за последние семь лет разгорелась пуще прежнего, и теперь арлекины давали отпор объединенным силам Ашура, Зоара и Алгобсиса. Изеул же, вместе со своим уродливым подобием сына, погиб в огненном вихре, сгорев дотла, и превратившись в сухой огарок. Огонь не тронул лишь отрубленную голову Труцидара, которая покоилась в золотом гнезде за спиной его отца. Она вообще не пострадала, и даже грязь и копоть не тронули навеки застывшего лица и белоснежных волос. Когда ее нашли, то все увидели, что из безжизненных глаз пикта катятся настоящие слезы. Унлаха велела забрать голову, но никому не сказала, что будет делать с ней, и никто больше об этой голове так и не услышал.

Феликс вообще, в первые минуты после битвы, ни о чем не мог думать, так как его голову заполонили сотни неуемных вопросов, словно стая назойливых мух, и каждая жужжала над ухом, не давая сосредоточиться. Больше всего его, конечно, интересовал преобразившийся Дэй, который, после битвы, вновь стал прежним, одноруким пастухом в поношенной одежде. Усмирив безудержный огонь, он устало облокотился о стены деревни, и долго сидел в молчании, будто молясь кому-то, и никто его тогда не трогал, пока он сам не встал, и не подошел к Феликсу.

— Вот и еще одна тайна раскрыта, мой добрый друг. — сказал он, пока Феликс отдыхал, сидя на скамейке и глядя на серебряные костры вдалеке у тихого озера, где придавали огню тела защитников деревни. Солнце уже зашло, и на небе зажглись яркие ночные огоньки. — Правда, толку от этой тайны не много.

— Унлаха мне уже рассказала немного про тебя, хотя и не все, что мне хотелось бы услышать. — ответил Феликс, не отрывая взгляда от костров.

Предводительница древесных дев действительно рассказала Феликсу о том, кем на самом деле был Дэй. В это трудно было поверить, но Дэй оказался одним из семи сынов Иакира, и одним из военачальников армии, что когда-то, в незапамятные времена, выступила против Короля-Ворона Хасиналя и Хранительницы Древа леди Лалафэй. Но по ее же словам, Дэй в то время выглядел по-другому, и носил другое имя. О многом она умолчала, и Феликс не стал допытываться, понимая, что нужных ответов ему все равно не дождаться. Да и как ему казалось, Унлаха и сама не знала о том, что приключилось с Дэйем после войны, и почему он так сильно изменился.

— Мне было горестно снова брать в руки меч, и вдвойне горестно было обманывать дорогих мне людей. — ответил Дэй, присаживаясь рядом. — Но я счел это правильным, так как дал себе обещание жить новой жизнью, и к тому же, враг может воспользоваться этим знанием для своих злых целей. Когда-то я уже был заклеймен злом, проклят на бесконечную ссылку и вечное покаяние. В то забытое время враг и обманул меня в первый раз, направив по ложному пути.

— Так это правда? Ты тот самый Кирфаэль — хранитель негасимого пламеня?! — Феликс не смог сдержать обуревавшего его чувства удивления, странным образом смешавшегося с отголосками злости к пиктам, которые еще не потухли после битвы, и поэтому возглас его вышел похожим на обвинение. Но ему было все равно, так как перед ним сидел некогда великий воитель из неземного рода.

— То имя, что ты сейчас назвал, не мое, и никогда не принадлежало мне. Свое же имя я давно утратил и забыл, как забыл и многое другое из прошлой жизни. — слова Дэя были наполнены горестями и тяжестью. — Мне, наверное, уже никогда не удастся вспомнить всего, что мне было так дорого, и что я принес в жертву, дабы искупить свои грехи. Я утратил право называться сыном Златорогого Владыки, и отрекся от своей силы, дав зарок жить как человек. Но даже мне было не под силу обойти законы мироздания, и поэтому бессчетное множество раз я умирал и перерождался, теряя свой облик, силы и память. Сейчас мои воспоминания подобны сновидениям, самые дорогие из которых я всеми силами стараюсь удержать. Так что не жди от меня чего-то большего, чем то, о чем я уже успел рассказать тебе, потому что о большем я и сам не ведаю.

Долго еще они сидели в молчании, наблюдая за тем, как медленно догорают погребальные костры. Глядя на мерцающий, словно драгоценные камни, дым от костров, Феликс думал о том, куда же теперь отправляются души погибших ведьм? Может быть также, как и царь ферасийцев, они поднимаются вместе с серебристым дымом на небо, где им открываются врата в Святые Уделы? Потом он вспомнил о Гантэре, и тоже подумал о том, где же он сейчас.

— Тем утром… — вдруг начал Феликс. — Однажды утром, за несколько дней до нашей встречи… Это ведь ты спас меня тогда от зоарийцев?

Дэй нахмурил лоб, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Ты говоришь о той погоне в Шальнумале, когда за нами гнались злые порождения королей Ва-Келья? О зургалах?

— Нет. О зургалах, но не о тех. Они ведь меня и до этого преследовали, эти вороньи всадники, еще в Стелларии. Тогда, в тирнийском лесу, во время грозы на меня напали эти твари, а ты меня спас. Это ведь был ты тогда, в колпаке?

Взгляд Дэя вдруг остекленел, а затем его тронула тревога. Он отложил свой посох и схватился рукой за плечо Феликса.

— О чем ты говоришь? Кто тебя спас? Когда?

— Я ведь уже только что все сказал. На поляне, недалеко от имперского тракта. Там был этот смертоносец-зургал, который собирался меня убить. Тогда же ко мне на помощь и явился мечник, ну прямо точь-в-точь как ты. И колпак, и меч огненный. И как это у тебя так выходит их призывать? Тоже, небось, какая-нибудь алхимия? — Феликсу вдруг стало до жути интересно все, что он