и направился к качелям перед парадным входом.

Не зная, что сказать и чем утешить настоящего мелкого, я огляделся и внезапно для себя заметил Хинату. Теперь она стояла около стены, достаточно далеко, но ее можно было заметить с качелей. А это значит, что и мозг Наруто ее запечатлел, но мельком, как и в классе.

Осторожно, чтоб не изменилось воспоминание, я подвел Наруто к Хинате.

Маленькая Хьюга сидела под стеночкой, роняя крупные слезы на сухую траву.

— Наверное, ее кто-то обидел, — заинтересовался мелкий, присев около девочки. — Я ее тогда не заметил.

— А я догадываюсь, что расстроило Хинату. Вернись в тот момент назад, когда Сакура начала говорить, но смотри на двери в класс.

Наруто кивнул и зажмурился. Поначалу нас снова и снова бросало в глумящуюся толпу, в начало разговора с Сакурой, от чего настоящий Узумаки все сильнее хмурился. Да и кому вообще может понравиться слушать гадости о себе?! Да еще под одобрительное улюлюканье одноклассников и с молчаливого согласия учителей? Учительская всего через три двери дальше по коридору!

А затем получилось так, как я просил.

Наблюдая за Наруто, Хьюга сжимала кулачки в бессильной злобе, а когда Узумаки на качелях заплакал, разрыдалась сама.

— Она меня жалела?! — пораженно воскликнув, обернулся мелкий.

— И злилась на Сакуру, да только смелости не хватило подойти ни тогда, ни после. Запомни это на будущее, Наруто: пойти против стаи — это испытание для очень сильных духом людей. Особенно в детстве. Но, по крайней мере, Хината смогла сохранить нейтралитет, а вот Сакура прогнулась.

Упрямо нахмурив брови, Наруто начал «листать» воспоминания со страшной силой, останавливаясь только затем, чтобы найти в них Хинату, которая тенью следовала за ним.

Наруто так увлекся, что меня даже начало слегка мутить. Когда окружение наконец стало статичным, вокруг стояли сотни Хинат, наблюдая за нами влюбленным взглядом. Это могло бы быть жутко, но не с этой солнечной мордашкой и ее робкой улыбкой.

— Она всегда была добра ко мне, — глухо проговорил Наруто. — А я считал ее странной и смешной, когда она падала в обморок… Она лучше Сакуры? — жалобно спросил он, словно мой ответ мог вернуть все на прежние места.

— Не знаю, — покривил я душой. — Может быть. Решай сам. Думаю, нам давно пора возвращаться. Может, нас уже обыскались.

Когда мы вывалились обратно в свои тушки из «астрала», на дворе стояла глубокая ночь.

— Ой, блин, — хором протянули мы.

Но оказалось, никому мы не нужны, кроме Анко. Только она одна себе места не находила, когда не смогла найти ни меня, ни Наруто ни дома, ни в Госпитале. А под барьер попасть не смогла.

Стоило, все же, тем же днем Анко вписать, но она слишком быстро убежала, отмахнувшись.

Весь следующий день Наруто был необычно задумчив и рассеян, потому Рей-сенсей его отправил домой пораньше. Рассеянный фуин-мастер — это действительно небезопасно.

Да что там Рей, Наруто даже Саске на занятиях у Монтаро не увидел, хотя расписания у нас не так часто совпадали. И прослушал просьбу о спарринге от Учихи, не заметив его. Он будто бы витал в облаках, но не в белых барашках, а скорее грозовых тучах.

А ночью Узумаки топтался по комнате, бубня что-то под нос, будто споря сам с собой. Если бы на вторые сутки (после визита в память) Наруто не пришел рассказать о том, что его гложет сам, меня бы загрызла Совесть.

Он плюхнулся мне на ноги, потому что по бокам на кровати лежали книги, обняв за колени и строя жалостливые глазки, а затем протянул мне бумажный сверток, попросив купить букет для Хинаты. А потом еще спросил, что сказать, чтобы та не сразу хлопнулась в обморок.

— А почему сам не купишь? — осторожно поинтересовался я, отложив самодельный конверт на тумбочку.

Дело в том, что Узумаки показался крайне необычным, словно в момент сильно поумневшим. Меня эта перемена слегка напугала, зародив смутные подозрения, которые я даже про себя озвучивать не решался.

— Если букет куплю я, то мне придется объясняться с Ино, а та расскажет Сакуре. А на тебя не подумают. Посчитают, что для Анко-чан покупаешь!

Нет, конечно, я и раньше не мог назвать Наруто глупым всерьез, но сейчас он чем-то напоминал Саске своей спокойной уверенностью и обстоятельностью.

— То есть кто-то, — фыркнул я, внимательно отслеживая поведение ребенка, — хочет усидеть на двух стульях?

Наруто жутко покраснел, замямлил что-то про испорченные с Харуно отношения:

— Она точно обидится, вот! — мгновенно стал таким, каким я его знал.

«Даттебайо» Узумаки почти не вспоминал, зато его место прочно заняло слово «вот». Так себе замена — одного словесного паразита на его более короткого собрата.

Облегченно выдохнув, я сказал:

— Давай пока эту тему отложим и обсудим, — переложил свитки на тумбочку, — что случилось с тобой. Ты же заметил изменения?

Оказалось, что, прокручивая воспоминания, Наруто переживал их заново. Пусть частично, обрывками, но он увидел их через призму нового опыта и крепко задумался, и это все повлияло на него.

В воскресенье, после позднего завтрака, когда Узумаки убежал общаться с друзьями, а я увлек Анко к себе в комнату, к нам неожиданно позвонили.

— Наруто ключи забыл, — испуганно дернулась Анко.

— Уф! Тише, — сдавленно охнул я, — не то склещимся, как собачки. Он сюда не войдет, я уже говорил и не услышит, чем мы заняты.

Под настойчивую трель под потолком, покраснев, Анко скатилась под бок, натянув одеяло до самой шеи. Ни о каком продолжении в такой обстановке речи и не шло, а на приставания Анко не реагировала.

Настроение у меня упало, как в переносном, так и в прямом смысле, потому что клон, посланный открыть двери, вернулся, сообщить, что меня ждет Саске и передвинуть время визита не хочет.

Натянув первые попавшиеся вещи, на пробу улыбнулся в зеркало над комодом и остался недоволен. Улыбка вышла такая же, как и настроение: скверная. Потому решил не корчить добродушие, а держать хотя бы нейтральную мину!

С порога Учиха огорошил меня фразой:

— Я хочу поговорить с вами наедине! — и показал четыре печати, нарисованных на пожелтевшей от времени бумаге. Раритет!

Кивнув, пропустил его в дом и дождался, пока он разложит свои артефакты вокруг отдельно стоящих кресел.

Похоже, мой всклокоченный вид его не то что не смутил, а он