стараясь не выдать подрагивания в перетруженных руках, оставаясь всё так же в строгой неподвижности ждать. Двое молодцов живо выдернули щит из земли, бегом примчали и воткнули его в песок, придерживая, перед государем, взиравшим на это с высоты седла молочно-белого капланы-кир-сакара435. Стольники и провожатые обступили мишень, в которой лохматый пук расщеплённых посланниц смерти вперивался в середину. Лишь некоторые немного уклонились поневоле. Вздохнув притворно о потере считай всего запаса колчана, Федька махнул рукой, чтоб не трудились вынимать сейчас. Да и не вышло бы – иные стрелы из тугого могучего лука, сегодня Федькой обновлённого, пробили насквозь полуторадюймовую доску щита, а в бою – и кольчугу брали, и в том персидские превосходили луки монгольские, турецкие и татарские; но те, зато, в обращении лёгкие, и в конной летучей схватке весьма удобные… Надобно новые мастеровым заказать, молвил как бы меж прочим, через тихий поздравительный рокот, видя особую Иоаннову улыбку, и тут же подул на большой палец, покрасневший, и тож как бы без задней мысли посетовал, что не озаботился предостеречься. «Ага, как же, не озаботился! – незамедлительно съязвил Грязной. – Знамо дело, не все перста ещё унизаны, вот и занадобилось татарским хватом похвалиться? Что, не прав я, что ли?». Все посмеялись шутке, весьма уместной тут, однако да, прав был Грязной на сей раз – недавно заприметил Федька один перстенёк436 такой в лавке перса-оружейника, что прямо возле Конного ряда, серебряный, зеленой финифтью, насечкой золотом и сканью украшенный, и крохотными искрами белых, как звёзды, камней, и себе такой же захотелось, и, пожалуй, пару ему – на другую руку.

Проезжая обратно мимо стрельбищного поля новобранцев-юнцов, где цели стояли и висели на едва двадцати шагах от стрелков, Федька притормозил Атру, и тот загарцевал тихонько под ним. Кинул крайнему отроку в строю: – По руке бьёт? Седло подыми! А станет стрела гулять – так опусти снова чуток, – и тронул коня, не дожидаясь ответного поклона от растерявшегося сына дворянского.

Догнал своих, ему освободили место положенное близ государя. Заспорили опять стольники о насущном, что вот возможно ли выпустить не пяток, а вдвое больше стрел, если, скажем, на всём скаку, с тридцати аршин до пяти, с врагом сближаться. Если тополевые, судили, то можно, но от силы шесть – в пользу с толком, тяжелы больно. Зато близко бьют прицельно. А ивовыми поливать издали пригодно. Но там уж не до целкости… Опять же, тростник: и летает далеко, и лёгок, и точен, да вот каверза – ломкий, хрупкий, не напасёшься таких стрел. А вот бы соорудить такую, чтоб и вдаль била, и прицелиться можно, и в колчане хранить и таскать во всякое время при любой непогоде, и числом до тридцати, как в персидском.

Много чего наслушался Федька за возвратную дорогу. Всё больше про хитроумные новшества, что устраивались мастерами на пушкарном дворе, касаемо прямо огненного боя. Сомнительно, чудно казалось, чтоб возможно было впрямь взять семь иль более винтовальных рушниц, стянувши их стволами наподобие круглой вязанки поленьев, на колёсную опору поставить да ещё и ворот приладить, так, чтоб дробь из них вылетала беспрерывно снопом, почти как недавние стрелы – из Федькиного лука. Кучно огнём бить тогда можно бы, уверяли мастера-затейники, врага сметая в поле, точно из пушки, а главное – не тратить бы столь дорогого в бою времени на перезаряжение всякий раз. Да и волочь до места такое не в пример легче, чем пушку. Государю задумка нравилась, велено было далее стараться, до ума доводить сию орудию. А пригодился, как видно, тот пистоль, ловко у англичан выкраденный да по винту нашими умельцами разобранный437. Как повторять любил батюшка, и у врага поучиться не зазорно, а хоть бы и лукавством на пользу свою добычу доставая. Кто и как умудрился скрасть тот дивный невиданный пистоль, оставалось для Федьки (и не только) глубокой тайной, но за ловкость и служение примерное был он вознаграждён государем щедро, несомненно.

Очень вскоре, уже пятого июля днём, пришёл ответ от Ходкевича. Против ожиданий наперво ничего Литвой не отвергалось, но и не принималось, зато нежданно предложено было послами повторить издавна бывший в ходу на Руси обычай, когда удельные князья съезжались в условленном месте, чтобы договориться без помех с глазу на глаз. Намекал Сигизмунд, что искренне желает с Иоанном примирения, да что-то через вторые руки никак этого не получается, и не пора ли им, равновеликим государям держав своих, свидеться за беседою самолично. Нечаянно для всех Иоанн принял предложенное с живостью. Но место назначил сам, указав его на границе между Оршей и Смоленском, и чтоб с каждой стороны всё по чину было, по пяти тысяч войска, а роспись всю обсудить и составить готов через своё посольство в Гродно, куда вскоре и направит верных людей, а главою над ними быть воеводе боярину Умному-Колычёву Фёдору Ивановичу. Съезд государей подготовляться предполагалось никак не менее года… С тем Ходкевич со своими и отбыл из Москвы. Само собой, государевы приставы проводили его до самой границы. А пока Колычёв с послами в Литве толковать будет, приговорили времени не терять, готовиться-таки к большому походу на землю Ливонскую, и всякие запасы и наряду начать заготовлять немедля, совместно с государевыми, земству, согласно Соборному большому решению.

Беготня и сутолока в Приказах возобновилась с новой силой, главам же приказным предписано было набрать деловцов-писарей и приставов, и недельщиков, и зачинщиков ещё сколько надобно, чтоб без малейших проволочек теперь вращалось громадное тяжёлое колесо властной воли вкруг оси своей – царского места. И вместе с новыми полномочиями казною и печатями располагать по разумению опытнейшим дьякам и дельцам-устроителям – Ивану Выродкову, Щелкановым братьям, Клобукову Андрею, Дружине Петелину, и с ним Сапуну Аврамову, со товарищи их младшие – вменена была тяжесть непомерная ответ за всё благополучие великого сего военного замысла держать перед самим государем. Нашлось дел по горло всем им, а иным – благой повод приобщить к большому дворцовому делообороту наследников. И тут же, конечно, пошли толки боярские, что мало нам-де лихоимцев казённых на шее по Иоанновой милости, так ещё выкормышей своих ловко пристроили. О достоинствах же выкормышей сих никто не рассуждал, а, между тем, они, подобно Ивану Цыплятеву, Елизара сыну, и впрямь старшим ни в чём не уступали, пожалуй, кроме многолетнего опытного знания. Не говоря уж о радости большой – за все упущения свои и подопечных своих помощников башкой рисковать… Тут, правда, снова возгоралась правдивая отчасти присказка о том, что опричных