выходил и шел к берегу. Там выбирал укромный камень, раздевался и часами нырял, а затем растягивался на своем камне, ел, пил и перечитывал книгу «Некоторые животные и растения европейского побережья».

Временами он находил морских звезд, наблюдал за ними на пределе воздуха в легких, а перед тем, как всплыть, все-таки решался их потрогать. А однажды увидел пару костных рыб, а именно — бычков-паганелей, Gobius paganellus, что заблудились в лесу водорослей, и некоторое время плыл за ними (а лес водорослей казался растрепанными волосами мертвого гиганта), но тут на него вдруг навалилась странная и мучительная тоска, овладела им, и ему пришлось быстро всплывать: останься он еще чуть-чуть под водой — и тоска унесла бы его на дно.

А временами он, подремывая на шершавом камне, чувствовал себя так хорошо, что возвращаться в расположение части вовсе не хотелось. И да, он часто подумывал — совершенно серьезно подумывал — дезертировать и нищенствовать в Нормандии: отыскать пещеру и питаться подаянием у местных крестьян или подворовывая (главное — воровать по мелкому, чтобы никто не заявил в полицию). А у него, подумал он, развилось бы ночное зрение. Со временем моя одежда истреплется до лохмотьев, а в конце концов я буду ходить голым. Никогда больше не вернусь в Германию. А однажды утону, сияя от счастья.

В те дни в роте Райтера проходил медосмотр. Врач, осматривавший его, нашел Ханса — принимая в расчет обстоятельства — совершенно здоровым, единственно, глаза у него были противоестественно красными; сам Райтер прекрасно знал, с чем связано покраснение: он часами нырял в соленой воде без маски. Но этого врачу не сказал — а вдруг накажут или вовсе запретят ходить на море. В то время Райтеру казалось святотатственным нырять в маске. Скафандр — сколько угодно, а маска — да ни за что. Врач прописал ему какие-то капли и сказал,

чтобы Ханс переговорил с начальством: мол, пусть пришлют офтальмолога, он вас и осмотрит. Уезжая, врач подумал, что этот длинный мальчишка — наркоман — так и записал это в своем дневнике: как же это, в нашей армии — и вдруг морфинисты, и героинщики, и черт его знает еще какие наркоманы? Почему? Это симптом или новая социальная болезнь? Они — зеркало нашей судьбы или молоток, которому суждено разбить на осколки зеркало, а также нашу судьбу?

Однако утонуть, сияя от счастья, у него не вышло: однажды безо всякого предупреждения увольнительные отменили, и батальон Райтера, расквартированный в Бесневиле, соединился с двумя другими батальонами 310-го полка, что стояли в Сен-Совер-ле-Виконт и Бриквебеке, и все они сели в военный поезд, что повез их на восток и в Париже соединился с другим поездом, в котором прибыл 311-й полк, и, хотя третий полк дивизии отсутствовал — уже явно без шансов соединиться с ней  — они поехали через Европу с запада на восток, по Германии и Венгрии, и в конце концов 79-я дивизия прибыла в Румынию, в место своего назначения.

Некоторых разместили рядом с границей с Советским Союзом, других — у новой границы с Венгрией. Батальон Ханса встал в Карпатах. Штаб-квартира дивизии, которая уже не входила в состав десятого корпуса, а состояла в новом, 49-м (его буквально только что сформировали, причем пока в него входила лишь одна дивизия), расположилась в Бухаресте; впрочем, временами генерал Крюгер, новый начальник корпуса, сопровождаемый бывшим полковником фон Беренбергом, а ныне — генералом Беренбергом, новым командующим 49-м, приезжал в место расположения дивизии, дабы оценить уровень ее подготовки.

Теперь Райтер жил вдалеке от моря, в горах, и временно прекратил думать о том, как бы ему дезертировать. В первые недели пребывания в Румынии он не виделся ни с кем, кроме солдат своего батальона. Потом повстречал крестьян, которые находились в постоянном движении (такое впечатление, что их спины и ноги муравьи кусали) и вечно ходили туда-сюда со своими пожитками и разговаривали только со своими детьми, что бежали за ними как овечки или козлята. Вечера в Карпатах были невыносимо долгими, и небо казалось низким, слишком низким, буквально на высоте нескольких метров над головой, оно душило и беспокоило солдат. Несмотря на это, повседневность взяла свое, и спокойные дни пролетали незаметно.

Однажды ночью, незадолго до рассвета, подняли нескольких солдат батальона, посадили в два грузовика и повезли в горы.

Остальные, едва устроившись на деревянных скамьях в задней части фургонов, тут же уснули. Райтер же мучился бессонницей. Сидел он с краю и потому отвел брезент, служивший им потолком, и принялся смотреть по сторонам. Он действительно стал видеть в темноте, и глазам его, постоянно красным, несмотря на капли, предстали идущие одна за другой темные долинки между двумя горными цепями. Время от времени грузовики проезжали мимо огромных сосновых боров — те угрожающе подбирались прямо к дороге. Вдалеке, на самой низкой горе, виднелся силуэт замка или крепости. На рассвете Ханс понял — это просто лес. Он смотрел на холмы или скальные выступы, которые походили на тонущие корабли — нос поднят, словно у разъяренного коня, вставшего на дыбы. Смотрел на темные тропы между горами — эти тропы никуда не вели, но над ними кружили черные птицы, наверняка стервятники.

В середине утра они подъехали к замку. В замке обнаружили только трех румын и офицера СС, который заменял там мажордома и мгновенно приставил всех к работе; однако позавтракать им дали — стакан холодного молока и кусок хлеба, который некоторые солдаты отодвинули от себя с отвращением. Оружие при себе оставили лишь четверо, что заступали на часы, Райтера тоже отправили в часовые, поскольку офицер СС решил, что он не способен к труду, долженствующему облагородить замок; а остальные оставили оружие на кухне и принялись подметать, мыть, протирать пыль с ламп, застилать чистыми простынями кровати.

Где-то в три прибыли гости. Одним из них оказался командующий дивизией генерал фон Беренберг. С ним приехали известный в Рейхе писатель Герман Хёнс и два офицера Главного штаба 79-й дивизии. Во второй машине прибыли румынский генерал Евгений Энтреску, которому тогда было тридцать пять лет, и он считался восходящей звездой армии своей страны, а с ним ехали молодой эрудит Павел Попеску, двадцати трех лет от роду, и баронесса фон Зумпе, с которой румыны познакомились вечером предыдущего дня на приеме в немецком посольстве и которая поначалу должна была ехать в машине генерала фон Беренберга; однако дама не устояла перед комплиментами Энтреску, а также веселыми и смешными шутками Попеску и в конце концов капитулировала перед предложениями этих двоих, каковые предложения зиждились на вполне рациональном доводе: в румынской машине баронессе не будет так тесно, как в немецкой.

Сказать, что Райтер удивился, когда из авто